Ганнибал, сын Гамилькара - [17]
А эти римляне поспели-таки: прислали послов. Почему, спрашивается? Разве не знали они, кого против кого науськивали? Эти лисы сделали вид, что желают только восстановить мир, уберечь Сагунт от бедствий войны. С каких это пор римляне стали заботиться о ближних? Не проще ли вообразить, что им дорога своя шкура, и только своя. А Сагунт – просто так, мелкая монета в их грязной капитолийской политике. Эти дурни, сагунтцы, полагают, что за их спиной – верные друзья, защитники добрые. Как бы не так!
Прихлебывает вино Магон и прикидывает: что и как будет с Сагунтом – до и после решительного штурма?
Ганнибалу хорошо было известно через лазутчиков, что в самом Сагунте начались распри. Речь шла о верхушке городского населения, о видных фамилиях. Одни говорили так: надо до конца сохранить верность Риму, ибо в этом, и только в этом спасение. Другие утверждали, что Карфаген настолько могуществен, что всякое сопротивление бессмысленно. Рим, дескать, далеко, а Ганнибал – этот молодой беспощадный карфагенский вождь – под самым боком.
Ганнибал говорил по этому поводу:
– В конце концов они откроют мне городские ворота. А иначе я сотру в порошок этот поганый город.
От лазутчиков в Риме шли такие донесения: на Капитолии тоже два мнения: отцы сенаторы – из наиболее решительных – призывают к войне против Карфагена на суше и на море. Причем под сушей они разумеют африканскую землю. Но есть и такое мнение: надо воевать – это верно! – но воевать в Испании, где главные силы карфагенян. Раздавались на Капитолии и такие голоса: надо направить посольство к Ганнибалу, поговорить с ним, попытаться убедить его, что мир лучше войны, а там видно будет…
Сенат назначил послами к Ганнибалу неких Публия Валерия Флакка и Квинта Бэбия Тамфила. Ганнибал и слыхом не слыхивал о сих римских деятелях. Впрочем, эти римляне – по словам Ганнибала – полагают, что любой владелец дома и кусочка римской клоаки может достойно представлять державу. Эти странные, часто подозрительные друг к другу римляне даже в самый разгар боев могут поменять командующего, срок полномочий которого истек. Это, конечно, дурачество. Но (если говорить откровенно) не дурачество ли поведение карфагенского Совета, где не прекращается грызня, где каждый мнит себя афинским мудрецом и ревнует к любой победе карфагенского оружия, если она, победа, исходит не от него самого? Словом, и те, на Капитолии, и эти, в Карфагене, достойны друг друга. Самое лучшее: не обращать на них внимания и делать свое дело.
Так и поступил Ганнибал: он сказался очень занятым и не принял римское посольство.
– Скажите этим олухам, что я занят.
Магон попытался отговорить брата от этого оскорбительного для посольства шага.
– Оскорбительного? – возразил Ганнибал. – Да я чихал на них! Кто они такие? Подобными субъектами в Риме хоть пруд пруди. Ты знаешь, что это такое – пруд прудить? Ну вот, так и скажи им: убирайтесь!
Магон сказал:
– Сдалось им это болото! Чтобы квакать вместе с тамошними старцами?
– Нет, они предложат нечто.
– Что именно?
– Мир или войну.
– Так сказали они?
– Да.
– Они что – полоумные?
– Не сказал бы.
Ганнибал задумался, не спуская глаз с брата.
– Что тебе стоит поговорить с послами, Ганнибал? – спросил Магов.
– А зачем?
Магон развел руками: вид у него, как всегда, был бравый, но эта поза не вязалась с его обычной манерой держаться. Он, видимо, в чем-то серьезно сомневался. А к чему сомнения, когда жребий брошен?
– Еще не поздно, Ганнибал…
– Верно, не поздно. – Командующий вызвал писца и продиктовал письмо в Карфаген. Он извещал своих приверженцев – партию баркидов1, – что в Карфаген собирается римское посольство, что Рим желает выиграть время, а сам стягивает флот и армию в Массалию. Мнение Ганнибала таково: надо идти на Рим. И он пойдет на Рим. В этом сомнения не должно быть. Все!
– Магон, – сказал Ганнибал, – это письмо срочно направь в Карфаген, оно должно опередить посольство римлян. Ясно тебе?
Приказ был исполнен в точности. Потолкались эти – как их? – Публий и Квинт или Флакк и Тамфил – кто их разберет? – около палатки Ганнибала и отплыли в Африку, в Карфаген. Пусть плывут себе…
Нога командующего зажила, он объехал на коне войско, поделенное на несколько частей. Осмотрел стенобитные машины, проверил катапульты, полюбовался слонами и отдал такой приказ: с утра бить стены Сагунта в нескольких местах и с разных сторон, катапультам неустанно обстреливать город, послать на головы горожан несколько сотен горшков с горящей серой.
Слово полководца – закон: войска в точности исполнили его приказ. А эти, сагунтцы, казнив несколько знатных людей, готовых переметнуться к карфагенцам, совершили вылазку. Они набросились на стенобитные машины, облили каким-то маслом защитные деревянные кровли над ними и подожгли. Сагунтцы были столь яростны (а мечи их сверкали, словно молнии, а пики казались втрое длиннее обычных), что карфагенцы кое-где дрогнули. Дрогнув – побежали. Пришлось вмешаться коннице, чтобы восстановить боевой порядок. Это сделал сам Ганнибал. Его храбрость не могла не воодушевить воинов. К исходу дня удалось загнать сагунтцев обратно в город.
Настоящий сборник рассказов абхазских писателей третий по счету. Первый вышел в 1950 году, второй — в 1962 году. Каждый из них по-своему отражает определенный этап развития жанра абхазского рассказа со дня его зарождения до наших дней. Однако в отличие от предыдущих сборников, в новом сборнике мы попытались представить достижения национальной новеллистики, придать ему характер антологии. При отборе рассказов для нашего сборника мы прежде всего руководствовались их значением в истории развития абхазской художественной литературы вообще и жанра малой прозы в частности.
«… Омара Хайяма нельзя отдавать прошлому. Это развивающаяся субстанция, ибо поэзия Хайяма – плоть от плоти народа. Куда бы вы ни пришли, в какой бы уголок Ирана ни приехали, на вас смотрит умный иронический взгляд Омара Хайяма. И вы непременно услышите его слова: «Ты жив – так радуйся, Хайям!»Да, Омар Хайям жив и поныне. Он будет жить вечно, вековечно. Рядом со всем живым. Со всем, что движется вперед. …».
«… Мин-ав почесал волосатую грудь и задумался.– Не верю, – повторил он в задумчивости.– Они выбросили все куски мяса, – объясняли ему. – Они сказали: «Он был нашим другом, и мы не станем есть его мясо». Он сказал – «Это мясо не пройдет в горло». Она сказала: «Мы не притронемся к мясу нашего друга, мы не станем грызть его хрящей, мы не станем обгладывать его костей». Он сказал: «Мой друг спасал мне жизнь. Еще вчера – пока не сорвался он с кручи – шли мы в обнимку в поисках дичи…» Да-вим бросил мясо, Шава бросила мясо.
«… – Почтенный старец, мы слушали тебя и поняли тебя, как могли. Мы хотим предложить тебе три вопроса.– Говори же, – сказал апостол, которому, не страшны были никакие подвохи, ибо бог благоволил к нему.– Вот первый, – сказал Сум. – Верно ли, что твой господин по имени Иисус Христос, сын человеческий, и верно ли, что он властвует над человеком в этом мире и в мире потустороннем?Апостол воскликнул, и голос его был как гром:– Истинно! Мы рабы его здесь и рабы его там, в царстве мертвых, ибо он господин всему – живому и мертвому!Абасги поняли старца.– Ответствуй, – продолжал Сум, – верно ли, что твой господин рожден от женщины?– Истинно так! – предвкушая близкую победу, сказал святой апостол.Сум сказал:– Скажи нам, почтенный старец, как согласуется учение твоего господина с учениями мудрых эллинов по имени Платон и по имени Аристотель? …».
Рассказ о том, как у Джоаккино Россини возник замысел написать оперу «Севильский цирюльник».
«… Нуннам для начала покрыл все тело изображения, от головы до ног, желтой земляной краской и щеки выделил красной землей. Белую землю он приберегал для глаз и зубов, а черную – для волос.Нуннам нанес серую краску на то место, где полагается быть зрачкам. Посреди серых кругов он поставил черные точки, и вдруг ожило лицо на холодном камне.Нуннам даже испугался. Он не знал, кто это – отец его или старший сын, друг или враг? На него глядел человек, двойник человека, и это поразило художника. Нуннам упал наземь, не смея поднять глаз на произведение рук своих.Затем он встал и продолжал работу.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.