Гангстеры - [7]

Ужин проходит в общей эйфории, нарушаемой иногда Лутрелем, порицающим недостойное поведение за столом. Его первое замечание, как обычно, адресовано Абелю, не умеющему правильно пользоваться ножом и вилкой. Бухезайхе призывается к порядку, когда широко открывает рот и начинает ковырять в нем зубочисткой. Аттия капнул на свое «знамя» соусом, что также не останется незамеченным. И только Ноди ведет себя, как настоящий джентльмен. До чего же он хорошо держится, какие у него изысканные манеры! Лутрель восхищен им, а порой даже завидует ему. Однажды вечером, немного перепив, Лутрель сказал Рэймону, икнув:

— Я хотел бы осуществить две свои мечты. Первую — совершить ограбление в смокинге и цилиндре. Это было бы настоящим безумием. Вторую — иметь частицу «де». Только послушай: де Лутрель! Когда я выйду на пенсию и поселюсь за границей, меня будут называть де Лутрель. Граф де Лутрель!.. или герцог, посмотрим.

Ноди рискнул пошутить:

— Учитывая твою биографию, ты мог бы взять себе имя Петер фон Лутрель. Это тоже звучит!

Чокнутый чуть не умер от хохота.

3

Стоит холодная погода. На авеню Пармантье редкие прохожие кутаются в свои пальто, обматывают шарфами покрасневшие нос и уши. Давно уже во Франции не было такого холода. Эту первую послевоенную зиму можно сравнить с зимой сорокового-сорок первого годов, когда в тазах замерзала вода, а толстый слой снега продержался в Париже три недели. Особенно плохо переносят мороз старики, поэтому человек с седыми усами и волосами, поеживающийся в своей куртке-аляске, с длинным батоном хлеба в руке и с перекинутой через плечо нелепой пляжной сумкой вызывает жалость. Когда он передвигает ногами, кажется, что это скрипит не снег, а его старые кости. Он среднего роста и, вероятно, в молодости был сильным. Сейчас же он плохо видит и с невероятными предосторожностями решается, наконец, перейти улицу. Он с трудом взбирается на тротуар и продолжает путь своей неуверенной походкой. Старость — это как кораблекрушение. Шофер фургона, стоящего перед филиалом Лионского кредитного банка, смотрит на старика с сочувствием. «Лучше сдохнуть, чем дожить до таких лет», — думает он, затягиваясь сигаретой. Старик, спотыкаясь, медленно продвигается вперед. Он находится всего лишь в нескольких метрах от банка, когда оба конвоира выходят из него, катя на тележках джутовые мешки с банкнотами. Одиннадцать часов тридцать одна минута.

Охранники недоверчиво оглядывают улицу, но, кроме старика, на ней никого нет. Они выходят на тротуар. Тот, что ниже ростом, подходит сзади к фургону, открывает двери, забирается внутрь машины. Его коллега присоединяется к нему, снова пристально вглядываясь в улицу. Успокоившись, охранник убирает в кобуру свой пистолет, затем наклоняется, чтобы поднять первый мешок. В это время старикан поравнялся с фургоном, но никто не обращает внимания ни на него, ни на его жест: он роется в своей пляжной сумке, затем достает из нее автомат.

— Не двигаться! Руки на затылок! — спокойным голосом приказывает Лутрель.

В тот же момент вынырнувший из-за соседних ворот Ноди уже держит на прицеле шофера. Автомат Фефе, направленный на двери банка, лишает охранников помощи изнутри. Бухезайхе с точностью хронометра выпрыгивает из машины и устремляется к стоящему на земле охраннику.

— Один жест, и ты покойник!

— Пошевеливайся! — говорит Лутрель.

Бухезайхе хватает первый попавшийся под руку мешок и поворачивается: рядом с ним останавливается угнанный «ситроен». Жо Аттия, сидящий за рулем, открывает заднюю дверцу. Бухезайхе бросает на сиденье первый мешок, затем пять остальных. Дверца закрывается, машина скрывается в предместье Тампль.

Бухезайхе разоружает охранников и усаживается за руль другого «ситроена». Ноди оглушает прикладом шофера и присоединяется к Бухезайхе. Лутрель приказывает охранникам сесть в фургон, закрывает двери и садится на заднее сиденье грузовика, в который Фефе запрыгивает на ходу.

Одиннадцать часов тридцать две минуты. Лионский кредитный банк потерял три миллиона. Пятьдесят тысяч франков в секунду!

— Хорошая работа — это быстрая работа, — говорит Аттия.

— Колоссально, — комментирует Бухезайхе.

— У меня есть кое-что и получше, — говорит Лутрель, снимая парик и отклеивая усы.

Уперев подбородок в ладонь и облокотившись на стойку бара, инспектор Жюль Ашиль не спускает глаз с Корнелиуса, владельца трактира «Кислица», в сотый раз рассказывающего о том времени, когда он был профессиональным боксером, надеждой Франции в легком весе. Он размахивает в воздухе кулаками, вскакивает и снова садится за стойку бара. Первая мировая война помешала его карьере.

— А потом? — спрашивает инспектор Ашиль, поднося к губам пенистое пиво.

— А потом я сказал себе: этот англичанин изуродует тебя.

— А потом? — снова повторяет Ашиль.

— Он измолотил меня, но мозги мои работали. Меня мог спасти только запрещенный прием. Мы сцепились. Он стал молотить мои внутренности, так что меня затошнило. Я обхватил его руками и толкнул, разжав руки. Англичанин, следуя правилам, подумал, что я действую в соответствии с указанием арбитра. Он отступил назад и опустил руки. И тогда… бум! Я бью его правой, и он валится на пол.