Гамаюн — птица вещая - [21]

— Что же нам здесь делать, серятине? — безулыбчиво спросил Николай, вслушиваясь в слова Насти, твердо уверенной в своей правоте.

Настя вскинула глаза, подумала.

— Поначалу все серые, а потом? У вас все впереди. Они что — пришли и ушли. Сегодня у них в Германии или там в Англии нет работы, они к нам идут на отходку, а завтра покличут их назад, кепки снимут, скажут: «Ауфвидерзейн!» А мы тык-мык! Погодите...

Постучавшись, вошел Вилли, вежливенький белобрысый немчик с мучнистым лицом и прозрачно-ледяными глазами. Шея его была забинтована, и говорил он шепотом. Ему нужен был Жора.

Вслушиваясь в размеренный голос отвечавшей ему Насти, он с удивлением, приподняв еле очерченные брови, изучал мелодию русской речи.

— Ви ошень карашо говорийт руськи, — похвалил он. — А мой Танья кричит...

Вилли держался скромно, вежливо. Ему жилось в России несравнимо лучше, чем самим русским. Но, понимая причину такого вынужденного бытового неравенства, Вилли не заносился. Советским русским можно было удивляться, но не презирать их.

Кроме Шрайбера, никто из немцев не имел высшего технического образования, они были мастерами. Их пригласили из Германии для того, чтобы они показывали, а не рассказывали. Они умели работать газовыми горелками, превращая стеклянные трубки разных размеров в термометры, креноскопы, в детали измерительной аппаратуры и медицинских приборов.

Возле немцев учились, перенимали не формулы или технические сведения, а живой опыт, навыки, мастерство, ту самую гамму движений, которая создает ритм производства той или иной вещи.

Им платили золотом; отрывали от себя, чтобы накормить, одеть, отопить их квартиры. С ними не играли в прятки: «Наладим производство, научимся и откажемся от вас, друзья или недруги». В Россию их гнала нужда, реже — идейные побуждения. Никто из немцев не трудился бескорыстно. Жесточайший, невиданный в истории капитализма кризис продолжал омертвлять сотни заводов, гасить домны, останавливать прокатные станы, брать на прикол корабли. Двадцать пять миллионов безработных в Европе и Америке угрожающе давили на свои правительства, на систему, заставляли ломать рогатки ограничений, разоблачали спесивые заблуждения буржуазных пророков. В конце концов слитки или бриллианты не пахнут. Золото, добытое в Бодайбо или на Юконе? Какая между ними разница? Форд разрешил перевезти завод из Детройта в Нижний Новгород. В одном из штатов Северной Америки монтировали турбины для Украины. В древний русский город на Волге, когда-то собравший ополчение для спасения Москвы, и к берегам Днепра, где казачья вольница держала экзамен на патриотическую зрелость, приезжали американские парни в голубоватых комбинезонах и технически образованные «мистеры» в желтых крагах. Они помогали не только своему существованию, но и волей-неволей социализму. История, как ни один шутник, щедра на парадоксы. Титанические события истории не исключали наличия обыкновенного гвоздя в сапоге, который иногда бывает «кошмарней всех фантазий у Гете».

...Если Жора сумеет быстро устроить на работу, все равно до получки нужно как-то прожить. Продовольственные карточки дают возможность покупать хлеб, мясо и масло по дешевым, пайковым ценам. Если подзанять у Жоры (следовали мучительные вычисления), то и тогда... «Гвоздь в сапоге» серьезная штука. Пришлось поворочаться на койке, перекатываясь с бока на бок, в ожидании друга, от которого полностью зависела судьба.

Настя орудовала на кухне. Оттуда вместе с назойливыми криками детей просачивались запахи картошки, кипевшей в своем «мундире», и поджаренного на горчичном масле лука. Тикал будильник. Мороз затянул окна, и в комнате держался прохладный сизоватый полумрак. Будущее казалось беспредметным. Какие-то силуэты, неясные очертания людей, призванных помочь и устроить.

«Уходить надо отсюда. Темно у нас. Где-то свет, а ты бродишь, будто в потемках. Картоха и хлеб... Хлеб и картоха...» — вышептывала ему далекая встревоженная Марфинька.

Мучительно хотелось картохи и материнской выпечки хлеба с хрустящей подинкой на капустном листе. Адыгейский фаршированный перец в жестяной банке... От него только отрыжка. И тоска... Зеленая трешка, сложенная детским корабликом... Вилли с перевязанным горлом и белыми ресницами... Марфинька бежала по лугу. Желтая пыльца трав била по ее смуглым коленкам...

— Заснул, — сказала Настя Ожигалова, заглянувшая в комнату; она хотела предложить Николаю картофелину, посыпанную крупной солью. — Зябко ему.

Настя сняла с вешалки кавалерийскую шинель и осторожно, чтобы не разбудить, накрыла ею «нового жильца».

ГЛАВА ПЯТАЯ

Поздно, часов в девять, Квасов приехал на таксомоторе «рено». Уже давно вернулись с работы немцы дневной смены. Ожигалова еще не было.

— Партийное бюро у Ивана, — сказала Настя. — Сегодня скоро не обещал...

«Рено» развернулся и затормозил возле ворот. В квартире появился Квасов — веселый, с красным от мороза лицом.

— Собирайся, Колька! — крикнул он с порога. — Я только сменю шкуру, повяжу «собачью радость» и... Собирайся! Чего уставился?

— Куда?

— Не будем закудыкивать дорогу, Колька.

Жора быстро сбросил пальто, стащил краги, переобулся в штиблеты. Вместо рабочего костюма надел новенький пиджак, коричневый с голубой искоркой, двубортный жилет и темно-коричневые брюки.