Галина Волчек как правило вне правил - [5]
А там не спеша к своему подъезду идет Галя Волчек, неестественным образом располневшая. На ней отцовский длинный серый плащ, под которым… Ужас на лице соседки.
— Вот оно, мужское воспитание и современная молодежь! — кричит она и бросается к телефону.
Я пытаюсь представить Галину Борисовну в 13-летнем возрасте — широкий, по-подростковому расплывшийся по лицу нос, упертый взгляд. Одета, не наверное, а совершенно точно, в духе времени — то есть как все: юбка без возраста, пуговки кофточки трещат на вдруг выросшей груди. Она уже стесняется мужских взглядов. Во всяком случае, оказавшись в лифте с соседом — режиссером Юлием Райзманом, сказавшим ей: «Не худей, мужчинам нравятся полные», — она готова провалиться сквозь землю.
Но не в этом дело — мужчины, половозрелые и не совсем, в ее жизни появятся позже. Тогда же ее волновала вопиющая несправедливость по отношению ко всем, в том числе и к себе. Чересчур любопытная до чужой жизни соседка распускала про дочку оператора Волчека сплетни.
С двоюродным братом Романом Волчеком
— Галина Борисовна, вы помните эту историю?
— Еще бы. У нее была предыстория. У меня есть двоюродный брат Рома, он старше меня на семь лет. Но, несмотря на разницу в возрасте, так заметную в детстве, мы очень дружили. Были как товарищи. Однажды сидели с ним возле дома, смеялись, Ромка приобнял меня за плечо. А когда я вернулась домой, моя Таня ворчала: «Говорят, ты с парнями в обнимку ходишь? Что ж ты, Галька, делаешь?»
Реакция последовала мгновенно. Выяснив источник дезинформации, она решила повоспитывать сплетницу и не нашла ничего лучше, как под ее окнами сыграть роль беременной пионерки. Она напялила плащ отца, выпросила у няньки деньги на арбуз. Купила его, засунула под плащ и в таком виде гуляла под окнами дворовой сплетницы.
— Вот оно, мужское воспитание и современная молодежь! — закричала та и бросилась к телефону, чтобы рассказать всему дому, до какой жизни докатилось семейство Волчек. — Бедный Борис Израилевич, — тянула притворно она в трубку, а на лице при этом было злорадство.
Нет, сплетница была недалека от истины — Волчек действительно была беременна. Но не ребенком, а театром. В ней, не находя выхода, билась большая актриса. Когда она засунула купленный арбуз под плащ и подошла к дому, то окончательно вжилась в образ. Она шла медленно, останавливалась, хватала рукой воздух, как бы желая найти опору. Выразительно вздыхала. Прогулка будущей роженицы на свежем воздухе шла по классической схеме в исполнении 13-летней девочки. Это был протест против несправедливости, который просыпался в ней, и последствия его были непредсказуемы.
«Вот тебе! Получай! Таких, как ты, надо учить», — думала она про себя. И в этот момент юную артистку Волчек потеснила Волчек-режиссер.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: «А что, если, — подумала я, — взять сейчас и уронить арбуз? Пусть на ее глазах мой „живот“ разлетится вдребезги!» Но арбуз стало жалко.
Чем дальше, тем острее будет ее реакция на несправедливость, и она так и не научится мириться с ней, принимать за норму, как это привыкли делать многие.
И с таким независимым характером эта дурочка собиралась в артистки?
Отношения с народным образованием у нее испортились после четвертого класса. Именно тогда она получила свою последнюю похвальную грамоту, разделившую школьную жизнь на два цвета — белый до и черный после. Она, взрослый человек, до сих пор с ужасом вспоминает завуча 585-й московской школы — маленького роста, приземистую женщину с колючими глазами, прошивавшими учеников насквозь, отчего те чувствовали себя полными ничтожествами. Комплексы из зачаточного состояния вырастали до глобальных размеров.
С отцом. Сигарета — пока еще шутка…
«За что меня так ненавидит завучиха? Что я сделала такого?» — спрашивала она себя не раз. Незначительные прогулы, тройки по точным наукам и пятерки по сочинениям вряд ли могли заставить училку взять курс на уничтожение ученицы Волчек — девочки из приличной, интеллигентной семьи.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Знаешь, я и сама точно не только тебе, а и себе ответить не могу, за что она меня так ненавидела. Очевидно, я для нее была идеальным образцом того, каким не должен быть нормальный советский ученик. А она для меня была типичным представителем такого ненавистного, несвободного совка.
Это теперь она способна хоть как-то сформулировать свои чувства. Тогда же ничего, кроме ожесточения и неосознанного протеста, она в себе не ощущала. Протест выражался традиционно-банально: девочка ненавидела школу, не хотела туда идти по утрам, имела два дневника: для школы и для матери. Завуч, имя которой она запомнила на всю жизнь — Зинаида Ивановна, — отравила ей последние школьные годы.
В памяти осталось лишь одно светлое пятно — кабинет литературы и учительница Анна Дмитриевна Тютчева. Она ставила двойки за банальное мышление и пятерки за собственный и отличный от учебника взгляд на свой предмет. Даже если в сочинении было полно грамматических ошибок, его автор всегда мог рассчитывать на «отлично» за позицию.
И тем не менее она возненавидела школу и решила уйти из нее после восьмого класса.
