Галина Уланова - [53]
Все критики, отметив среди участников экзаменационного представления учебного 1926/27 года «виртуозную, но несколько суховатую» ученицу Вечеслову, пальму первенства отдали «пластично-мягкой» Улановой.
На фоне танца четырех лебедей, гопака и других номеров Галино выступление явно отошло от дивертисментных стандартов и покорило новизной и расцветающей индивидуальностью. Танец Улановой был небросок, целомудрен, гармоничен и упрямо затягивал в омут тихой, но оттого еще более манящей чувственности. Угловато приподнятое плечо девичьей фигурки трогало нежностью и тревожило беззащитностью. Безупречно исполненные балетные па соседствовали с небалетными жестами. Непривычная манера исполнения приковывала внимание. Словом, Галя выступила с огромным успехом.
Внешне сдержанная, от самой себя она не скрывала удовлетворения от успехов. Ей нравилась заинтересованность учениц и взрослых артистов. Впрочем, любой успех не без изъяна. К этому юной Улановой приходилось привыкать, а из не всегда доброжелательных отзывов извлекать полезные уроки. Неприятельский глаз подчас зорче дружественного. «Вы очень трогательны, моя милая, но вы забываете, что балет должен веселить», — услышала Галя снисходительную реплику. Балерина вспоминала:
«Целый вихрь вопросов поднялся в моей голове от этого замечания — вопросов, которые я не могла еще точно высказать и которые были потому еще мучительнее. Мама, которая всегда рассеивала все мои сомнения, погрустнела вместо ответа и впервые не могла мне помочь».
В рецензии на экзаменационный спектакль 1927 года критик написал, казалось бы, лестные слова, что в Улановой «можно найти много «семеновского».
Но Галя была сама своя. Это понял историк театра Давид Тальников: «Первыми же своими выступлениями Уланова внесла на балетную нашу сцену какую-то трогательную прелесть неуверенности и незавершенности танца. Мы знаем, что задача устойчивости в танце — вопрос «совершенно центрального значения» для всякого артиста балета; и всё же Уланова, обладая превосходной школой, создавала впечатление известной неустойчивости, волнообразности движений, женственной беспомощности. Именно «создавала», ибо это была одна из ее задач, входило в ее творческий замысел».
Техника служила подножием ее оригинальному искусству, была необходимым условием формирования личной символики жестов, поз и движений. Вот почему все выступавшие в ролях, впервые исполненных Галиной Сергеевной, честно признавались: «Мы вообще не про то танцуем, про что танцевала Уланова».
«В школе вы для того учитесь, чтобы в театре показать то, чему научились», — внушала своим подопечным Ваганова. Галя была согласна, однако взяла за правило помимо отчетов, положенных по школьной программе, держать строгий экзамен перед собой.
Леонид Якобсон, старше ее на шесть лет, в качестве начинающего балетмейстера ставил в училищном театрике на улице Зодчего Росси, где была идеальная «рабочая площадка», балетные номера, причем часто безвозмездно. «В альма-матер нет средств для оплаты моей работы? Не беда! Мне некогда ждать, когда они появятся. Я должен ставить, набирать творческую силу», — подстегивал время Якобсон. В самом деле, разве можно обуздать рвущуюся к действию фантазию, предложив ей подождать до лучших времен?
Юную ученицу особенно привлекало в неуемном Якобсоне умение «по-особенному слышать и по-особенному видеть». Работая, он всегда руководствовался «своим интересом», когда — Гале это было особенно близко — «каждая нотка им слышалась в движениях, которые он так любил придумывать».
Уланова с любопытством наблюдала за «органично современным», решительным, бескорыстным старшим товарищем и стремилась к сотрудничеству с ним:
«Он уводил нас в мир волшебных сказок. Знакомил с героическими деяниями легендарных героев. Кружил в многочисленных вальсах, открывая нежность и коварство, сложность и открытость, грусть и солнечное веселье человеческих отношений. Он не мучился в поисках тем, доступных хореографии, они сами находили и требовательно обступали его.
Якобсон обладал особым чутьем, угадывающим природу детского танца. Его номера, поставленные для детей, а их за его творческую деятельность было великое множество, отличало серьезное отношение к детской психологии. Как опытный педагог, любящий детей, разговаривает с ними не на подслащенном, якобы «детском» языке, а серьезно, как с равными, так и Якобсон ставил свои детские номера, не умильно любуясь детками, а предлагая маленьким артистам сознательно увлекаться предложенными обстоятельствами, той или иной стороной из их жизни. Тогда детское становилось достоверным, убежденным, как бы своеобразным театром взрослым о детях».
Под влиянием Якобсона семнадцатилетняя Галя поняла огромную пользу от «повторности восприятия», которую она называла «незаменимой школой для понимания искусства»:
«Каждый раз по-иному реагирует человек на прекрасное, каждый раз прекрасное возбуждает мысль, делает восприимчивее, гибче, более развитыми вкус, ум и сердце. В молодости легко воспитать, подготовить себя для того, чтобы научиться впитывать в себя прекрасное».
