Галина Уланова - [49]

Педагог «подковывала» ее в мастерстве поклона, первого выхода в спектакле, сценического бега. Последнее наставление пригодилось через 15 лет для легендарного бега улановской Джульетты. Образ веронской «голубки» не раз стучался в Галину судьбу. Она вспоминала, как еще в годы ученичества шла по набережной Невы и размышляла над поразившими ее словами одного из учителей:

«В балете можно танцевать и стихи, и прозу, в балете можно передать и самого Шекспира!

Танцевать Шекспира? Какая невероятная, почти недосягаемая мечта! И всё-таки я верила в нее.

Шли годы. Я выступила в «Шопениане», «Лебедином», «Жизели»… Наконец в моих руках партитура балета С. Прокофьева «Ромео и Джульетта». Звучит тихая, светлая, как бы отдаленная во времени тема Джульетты. Я слышу ее, но на душе смутно, неуверенно.

Как хотите, это почти парадоксально — танцевать Шекспира!..»

Но вот беда — Ваганова, привыкшая господствовать над ученицами безраздельно, во время занятий с Галей чувствовала влияние домашних уроков Марии Федоровны. Все попытки педагога вторгнуться в девичий мир неулыбчивой воспитанницы разбивались о ее тактичное умение сохранять дистанцию. В начале 1960-х годов Уланова писала:

«Ваганова имела огромный и заслуженный авторитет. Но кому-то это мешало, тогда и начали наводить какие-то «тени на плетень». Люди подчас не понимают или не хотят понимать, что отношения учителя и ученика — прежде всего профессиональные отношения: совсем не обязательно ходить друг к другу в гости, вместе чай пить. Ваганова взяла меня в свой класс и там щадила меня, мои слабости. Она выбирала для меня репертуар в школе, чтобы показать меня с лучшей стороны. Агриппина Яковлевна в театре поставила для меня «Лебединое озеро», в другой своей постановке — балете «Эсмеральда» — для меня и Чабукиани сочинила па-де-де Дианы и Актеона. Ваганова вполне [доброжелательно] отзывалась обо мне. И в театре я продолжала заниматься в ее классе. Вот такая цепочка наших профессиональных отношений. Что можно сказать о них? По-моему, только хорошее. Я благодарна Агриппине Яковлевне и всегда ее помню. Да, позже я уже не занималась у нее: ставились новые балеты, я в них участвовала, и мне захотелось несколько по-иному себя почувствовать».

Улановский дар не только вызывал интерес Вагановой, но и озадачивал. Ей, предпочитавшей взрывной темперамент и яркий стиль, труднее всего было согласиться с Галиной сдержанной лиричностью. Сразу наметившийся между ними холодок вскоре перерос в неприязнь, что, впрочем, не мешало педагогу добросовестно наставлять ученицу в хореографической науке.

Вера Волкова, занимавшаяся у Вагановой несколько лет, точно сформулировала: «Сама в прошлом танцовщица, отличавшаяся блестящей техникой, она никогда не позволяла ей довлеть над танцовщицей лирического типа, и Уланова вышла из ее рук той лирической танцовщицей, какой она является по своему существу, а Семеновой она оставила ее виртуозность».

Ваганова видела, что у Семеновой и ее последовательниц тело «говорящее», а у Улановой — «поющее». Интуиция подсказывала ей, что надо шлифовать именно «воздушный» дар ученицы. Вагановский класс помог камерному обаянию Галиной индивидуальности приобрести масштаб великого искусства, смело заявившего о новой для балета теме — жертвенной духовности. Уланова сослужила добрую службу репутации нелюбимого педагога. Вечеслова справедливо подметила, что не только Ваганова создала своих учениц: «Семенова, Уланова, Иордан, Дудинская, Шелест и более молодые танцовщицы создали Ваганову».

Первый год Галиного обучения у Агриппины Яковлевны завершился сюрпризом:

«Весной на экзаменационном концерте восьмиклассниц четыре девочки, среди которых была и я, танцевали вариацию Огинского из балета Р. Дриго «Талисман». На концерт пришла мама. Она, конечно, знала, что я выступаю в этой четверке. И всё-таки она меня не узнала: показала кому-то на меня и спросила: «А что это за девочка?» Собеседница рассмеялась: «Господи, да это ж ваша Галя!»

Это было первое, скажем, признание самой мамы и педагога, которая вдруг не узнала свою собственную дочь. Не потому, что был какой-то особый грим, — нет, просто по движениям она что-то вдруг почувствовала, обратила внимание. Действительно, за этот год я, очевидно, очень изменилась: мне было уже пятнадцать лет, исчезли детская скованность и подражательность. Это был тот возраст, в котором в ученице показывается нечто свое, отличающее ее от остальных».

Автор монографии об Улановой В. Богданов-Березовский опрометчиво заключил: перед Романовой только тогда «внезапно раскрылась полная мера таланта дочери». Однако на деле Марию Федоровну, убежденную в Галином даровании, поразили неожиданные нюансы ее танца, легкость, с какой она исполняла замысловатые движения, причем по-своему — раскрепощенно, без стандартной заученное™.

Творческий успех выпуска 1926 года превзошел достижения прошлогоднего экзаменационного спектакля. Конечно, с личным триумфом Семеновой в «Ручье» никто не пытался тягаться. А вот торжество педагогических приемов Вагановой на сей раз оказалось полным, без оглядки на исключительный талант ученицы.