Галина Уланова - [37]

«Мама была очень строга профессионально: она требовала безупречного владения техникой танца, чистоты, выразительности, требовала в танце целомудренности, мягкости, музыкальности. Ведя урок в классе, она добивалась плавного, пластичного перехода одного движения в другое, их связанности, их музыкальной сопряженности. Так вырабатывала она у нас «кантилену» — певучесть танца, уводя нас с опасного и соблазнительного для балерины пути виртуозных эффектов ради самих эффектов, пресловутой «блистательной» техники. Во всём этом не было никакого открытия. Просто она предпочитала классическую строгость. Однако она требовала, чтобы и технически мы были вполне оснащены, чтобы никакие технические трудности не останавливали нас».

Татьяна Удаленкова отмечала, что в свои уроки Мария Федоровна часто включала упражнения для выработки силы ног, но отдавала предпочтение координации движений рук, головы и всего корпуса как основе гармонии и естественной красоты танца. Романова «не была педантом и консерватором, она учила живому эмоциональному отношению ко всему, необходимости идти от своих ощущений, внимательно вслушиваться в музыку».

О методике Марии Федоровны можно узнать из двух тоненьких тетрадок Улановой, вложенных в конверт, на котором она аккуратно вывела: «Мамины уроки. 1948, 1949, 1950 гг.».

Несмотря на занятия у Вагановой, Галя никогда не переставала совершенствоваться под наблюдением матери: повторяла ее экзерсис и в выходные дни, и на каникулах, и в отпускное время, превращая в станок спинку кровати или держась рукой за оконную раму.

В классе Марии Федоровны Галя занималась шесть лет и практически ежедневно работала с ней дома в течение двух часов. Под материнским контролем она прошла все годы хореографического училища, когда создавался «технологический аппарат» будущей танцовщицы, выявлялось ее амплуа.

«Помню, как однажды, во время посещения дома Марии Федоровны, Уланова сказала мне тихонько, указывая на старое вольтеровское кресло: «Вот орудие моей пытки». Я сразу не понял, а Галина Сергеевна полушепотом, чтобы не услышала мама, рассказала, что когда она девочкой начала заниматься классикой, то выяснилось, что шаг у нее маловат, и для его развития мама велела ей регулярно садиться на шпагат на ручках этого самого кресла. С тех пор Галина Сергеевна сохранила неприязнь к этому ни в чем не повинному предмету обстановки. Упражнения с креслом результатов не дали, шаг у Улановой так и остался небольшим, но великий мастер хореографии смогла преодолеть свои недостатки — вспомним знаменитый своей законченностью и выразительностью улановский арабеск», — писал в мемуарах премьер Большого театра Юрий Жданов.

«Шаг» балерины зависит от угла наклона шейки бедренной кости, который у всех людей разный. Чтобы визуально укрупнить этот пресловутый «шаг», Галина Сергеевна, по свидетельству Голубова-Потапова, «отставляла одну ногу от другой как можно дальше, она выгибала спину, и теперь этот упруго выгнутый корпус являлся одним из скульптурных, формообразующих элементов ее сценической пластики». Таким образом, Марии Федоровне удалось «сконструировать» неповторимо поэтичный, «упругий» улановский арабеск.

Романова, конечно же, составляла упражнения для Гали не на глазок, а с учетом возможностей и особенностей ее мышц, связок и остова, поэтому смогла развить технику ее прыжка, укрепила фаланги пальцев для исполнения фуэте. Она немалыми усилиями «погасила» недостатки в пропорциях тела дочери. Излишняя ширина плеч была преодолена постановкой рук ближе к шее, отчего зрительно увеличилась длина самих рук. Марии Федоровне пришлось потрудиться и над неказистыми по балетным меркам руками Гали, которым долго не давались правильные пор-де-бра[5]: упорные занятия выработали изысканный прогиб ее округлившихся локтей. «Поставленные мамой руки всегда бывают естественные, легкие», — говорила Галина Сергеевна. Не забывала Романова и о новинках хореографического языка — акробатических трюках, медленно, но верно проникавших в балет, а потому приноравливала тренаж к «моде», чтобы авангардистские движения не застали формирующуюся танцовщицу врасплох. Уланова писала:

«Классика претерпевала десятки самых неожиданных экспериментов. «Щелкунчик», например, был до такой степени насыщен акробатикой, что Маша то и дело пользовалась «шпагатом», перевертывалась вниз головой и делала кульбиты. Шли очаровательные балеты Стравинского — «Петрушка», «Жар-птица», «Пульчинелла», и сочинялась «Танц-симфония» на музыку Бетховена, ставились «Ночь на Лысой горе» Мусоргского и «Красный вихрь» Дешевова, где в танцевальных, физкультурных и акробатических символах пытались раскрыть образ революции. Не могу сказать, что опыты эти были особенно плодотворны: акробатика не привилась к классике, хотя обогатила дуэтный танец. И это вполне закономерно. Хореография должна, очевидно, обогащаться лишь танцем. Драматизм в балетном спектакле также, по-видимому, не должен довлеть над танцем, ибо без танца нет балета, как без пения нет оперы. И я очень рада тому, что в школе нас, несмотря ни на что, учили танцевать. По-моему, это было правильно».