Галина Уланова - [31]

По признанию Улановой, в детстве ей больше всего нравилось выступать в балете «Времена года» Глазунова:

«В спектакле учащиеся начальных классов, и я в том числе, изображали снежинки в «Зиме», подснежники и фиалки в «Весне», маки и колосья в «Лете», виноград в «Осени». Это был бессюжетный балет, но в каждом «сезоне» было свое маленькое действие, полное смысла и настроения уже по одному тому, что оно строилось на превосходной музыке композитора, живо чувствующего природу танца, его поэзию и экспрессию».

Каждый год приносил Гале новую роль, по школьным меркам считавшуюся ответственной. Некоторые, наиболее ей удавшиеся, запомнились любителям балета. Публике очень нравилось, как подруги Уланова и Вечеслова представляли миниатюрных Амура и Гименея в интермедии из оперы Чайковского «Пиковая дама». Осенью 1922 года зрители «Баядерки» аплодировали не только симпатичной солистке Эльзе Билль, но и двум «озорничавшим» с ней девочкам.

Однако самый шумный успех принесло Гале и Тане исполнение в балете «Тщетная предосторожность» танца «саботь-ер», который в течение трех сезонов они неизменно бисировали. Этот номер предназначался для мальчика и девочки. Но «кавалеру»-Улановой было не занимать ребяческих повадок и знания приемов театрального политеса. На поклонах, по воспоминаниям Вечесловой, она брала «даму» за руку и, «выбегая на сцену, шикарным жестом выбрасывала вперед, сама оставаясь сзади, как подобает «мужчине». Это она проделывала с большим удовольствием, с подчеркнутой галантностью, затем с серьезным видом кланялась, шаркая ногой». Галина Сергеевна писала:

«В этих «ролях» был, конечно, элемент детского восприятия своих задач на сцене: я верила или, во всяком случае, очень легко представляла себе, что я — божья коровка или весенняя птица… В детстве эта вера давалась очень просто. И как жаль, что эту детскую веру в происходящее на сцене, за которую всю жизнь ратовал Станиславский, так трудно сохранить впоследствии и приходится так много, порой так мучительно работать, прежде чем удастся «войти в образ» и поверить в него так глубоко, чтобы заразить этой верой и зрителя. Да, в какой-то мере мои тогдашние «роли» были и игрой ребенка, верящего своему воображению больше, чем действительности. Но раньше всего это была моя работа, моя прямая обязанность сделать то, что мне поручили, возможно лучше. Я должна сделать то-то. Для этого я должна заниматься, готовиться, работать. Я должна… Эта формула в моем сознании появилась куда раньше, чем стремление к творчеству, чем желание играть и танцевать на балетной сцене, чем понимание своих задач в каждой роли».

Серьезным испытанием являлись для Гали репетиции и прогоны спектаклей в присутствии всей труппы. На экзаменах в родном театрике было проще. Здесь же, в ГАТОБе, не учатся, а служат. Уланова говорила:

«Отношение к театру как месту священному было доведено у меня в свое время до фанатизма. С детства я была приучена ко многим бесспорным правилам. Они живут во мне до сих пор, продолжая охранять святое отношение к сцене, кулисам. Театр для меня всегда остается таким настоящим местом служения своему искусству. Меня старшие товарищи с детства приучили, что если я прихожу на сцену, то не должна никогда пройти в пальто по сцене, в калошах, грубо говоря».

В 1960 году на прощальном вечере характерного танцовщика Роберта Гербека в Кировском театре Уланова нечаянно нарушила «калошное» табу, что засвидетельствовал балетоман Дмитрий Черкасский: «Спектакль был торжественным, праздничным, публика находилась в приподнятом настроении… Наэлектризованный зал устроил долгую овацию, не отпуская Гербека, Уланову, Сергеева. Уланова выходила на поклоны, закутавшись в черный плащ, спускавшийся складками до земли. В какой-то момент от неосторожного движения плащ распахнулся, и изумленные зрители увидели ноги Улановой в… сапожках. Она в тот же вечер уезжала в Москву, до поезда оставались считаные минуты, и, пока шел конец второго акта, она, опасаясь опоздать, переоделась. Большинство в зале было шокировано, эпизод расценили как неуважение к зрителям и сцене Кировского театра. Несмотря на преклонение перед талантом Улановой, об этом долго не забывали».

Когда на ответственных репетициях что-то не получалось, Галя демонстрировала недетское упорство и мучительно преодолевала хореографические «камни преткновения». При этом чрезмерное старание немного комично отражалось на юном, не в меру серьезном лице и вызывало смех у старших коллег. В том же «саботьере» при исполнении ритмически точных дробных движений ногами Уланова никак не могла избавиться от невольной помощи рук. Собрав всю волю, она заставила руки «замолчать» — и заработала аплодисменты артистов. Так балерина вырабатывала характер, без которого не обрела бы всемирного признания.

Участвуя в спектаклях, она пропускала через себя выразительные средства балета, стараясь докопаться до их сути. Уланова утверждала:

«Даже сложившийся актер должен брать из жизни всё лучшее, хорошее и это вкладывать в свое искусство. Всё-таки всё должно быть поверено чувством. Часто разделяют человека в жизни и на сцене. Но если в человеке есть дурное, оно обязательно скажется на сцене. Характер порой выскакивает ненужный, и надо его куда-то убирать. Необходимо раскрыть правдивое, искреннее в человеке, иначе его искусство будет немножечко нарочитым. В творчестве всякие недостатки натуры моментально вылезают, как это ни прискорбно».