Галина Уланова - [17]

В «Лебедином озере» гибель Одетты на первый взгляд аналогично трактовалась Улановой: то же напряженно-эмоциональное, убыстренное исполнение. Но музыка Чайковского погружала балерину в состояние катарсиса. Буря бушевала не в природе, а в истерзанном страданиями Лебеде, буря смерти. В беспамятстве кружилась Одетта в торопливых турах, трепетало тело, вились руки, арабески[2] пронзала судорога. Неумолимый рок диктовал стремительные ритмы движений. Предсмертным, глубоким вздохом становился последний скорбный арабеск, после чего балерина падала ниц. Пошлость мира убивала мечту и любовь.

Галя удивлялась переменам в любимом Петербурге: его великолепие постепенно ветшало, как одежда горожан. Всё вокруг разваливалось, зарастало травой. Остались только величественные архитектурные силуэты непреходящей красоты, которые казались Гале надолго уснувшими, словно во владениях короля Флорестана из «Спящей красавицы». Нева, Фонтанка, церковные купола, сады выглядели абсолютно отчужденными от людского существования. Возможно, с тех пор бытие для нее окончательно разделилось на «человеческое», всегда в чем-то ущербное, и «природное», неизменно разумное и безупречное.

Впечатлительность дочери, ее стремительно меняющийся характер беспокоили родители. Они решили поместить Галю за надежные двухсотлетние стены театрального училища, где и накормят, и обучат, и дадут профессию. Уланова вспоминала:

«Я с детства знала, что у меня есть дело. Когда в Петербурге еще не было трамваев, по дорогам ходили конки. На лошадей надевали шоры для того, чтобы ничто не отвлекало их. Вот в таких шорах я и жила всю жизнь для своего искусства. Этому меня мама научила, будучи здесь, в театре, артисткой балета. Поэтому я приходила, делала свое дело, и только бы мне не видеть людей».

Малолетство Улановой закончилось в 1919 году, когда ее определили в хореографическую школу. Перед поступлением Мария Федоровна привела Галю в часовню, устроенную в домике Петра I (была традиция приходить туда, затевая какое-то важное дело). Она долго молилась перед чудотворной иконой Спаса Нерукотворного.

Смерть потерпела поражение в схватке с созидательной силой человеческого таланта и разума. В городе пел Федор Шаляпин, творили композитор Александр Глазунов и писатель Максим Горький, работали нобелевский лауреат физиолог Иван Павлов, секретарь Академии наук востоковед Сергей Ольденбург, директор Петербургской публичной библиотеки Эрнест Радлов и др.

Если трехсотлетняя династия Романовых в чем и преуспела, так это в театральной сфере. Даже теперь зрительные залы были переполнены. «Искусство, литература, наука, всё изящное и утонченное, всё, что мы зовем «цивилизацией», было вовлечено в эту стихийную катастрофу. Наиболее устойчивым элементом русской культурной жизни оказался театр. Здания театров оставались на своем месте, и никто не грабил и не разрушал их. Артисты привыкли собираться там и работать, и они продолжали это делать; традиции государственных субсидий оставались в силе. Как это ни поразительно, русское драматическое и оперное искусство прошло невредимым сквозь все бури и потрясения и живо и по сей день», — отмечал Герберт Уэллс в книге «Россия во мгле». В 1919–1920 годах на сцене Мариинки давались балеты «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Раймонда», «Корсар», «Жизель», «Пахита», «Эсмеральда», «Дочь фараона», «Конек-Горбунок», «Испытание Дамиса», «Капризы бабочки», «Привал кавалерии», «Фея кукол», «Эрос», «Волшебная флейта», «Арагонская охота», «Талисман», «Синяя Борода», «Дон Кихот», «Щелкунчик», «Арлекинада», «Карнавал», «Шопениана». Мало кто может сегодня похвастаться таким репертуаром.

Глава вторая ОТРОЧЕСТВО. ПЕТРОГРАД — ЛЕНИНГРАД 1919–1924

Поступление

В 1919 году родители отвели Галю на прием в балетную школу.

Уланова неизменно вспоминала, что на слова отца: «Там ты будешь учиться танцевать так же хорошо, как мама» — решительно ответила: «Не хочу!» И никакие радужные перспективы, которые пытался внушить Сергей Николаевич, вроде: «Тебе сошьют такую же сиреневую юбочку или, если хочешь, розовую, и мы все пойдём на тебя смотреть», — не могли ее соблазнить. Слишком неприятным и отталкивающим казался «антураж» закулисной жизни, когда революционные потрясения заставили артистов буквально вкалывать на подмостках кинотеатров и клубов ради куска хлеба.

Галина Сергеевна неоднократно подчеркивала, что ее «довольно случайное» поступление в театральную школу было напрямую связано с тяжелыми годами жизни советской России. Ее слова: «И вообще в детстве я не очень мечтала танцевать» — трудно принять на веру. Другое высказывание точнее: «Я была слишком мала, когда меня привели в училище на улице Зодчего Росси. Потом ни о каком другом деле думать уже не приходилось».

Родители Гали на своем примере убедились, что балет нужен любой власти: и когда в зале присутствуют цари, и когда там царствуют шинели и семечки. Балетных артистов, конечно, изрядно потрепало революционными вихрями, но в пекле большевистского пламени никто не сгорел. Даже такие одиозные для нового режима личности, как танцовщик Иосиф Кшесинский, брат примы Матильды, и скандально знаменитая содержанка генерала Дурново танцовщица кордебалета Надежда Бакеркина, были обласканы советским правительством: первому в 1927 году присвоили звание заслуженного артиста РСФСР, а вторую в 1919-м поставили заведовать балетным отделом Театрального музея, обеспечив приличным пайком. В 1920 году руководители советской культуры вспомнили и о Вагановой с Преображенской, пригласив их вести класс усовершенствования мастеров хореографии в Мариинке, как раз тогда переименованной в Государственный академический театр оперы и балета (ГАТОБ). Революционная власть, деятельность которой проходила «под знаком творчества» в «пролетарской плоскости», нуждалась в «бывших», то есть преуспевавших при царском режиме специалистах.