Галина Уланова - [13]

Здесь лежат истоки рационализма ее творческой индивидуальности.

Страх

Уланова рано поняла, что над людьми властвует беспощадное время, давая им осознание своего ничтожества перед Творцом. Значит, для умения безоговорочно принять Его волю надо воспитать, закалить и проявить свою собственную. Как-то раз одна из учениц Галины Сергеевны спросила ее без обиняков: «Вы верите в Бога?» — и получила ответ: «Я верю в себя».

Галино миропонимание формировалось в трагичные для России 1917–1918 годы. Тогда началось возрастание ее душевного напряжения, приведшее балерину к открытию в хореографическом тексте ролей «отрицательной поэтики» — цезуры покоя.

Два года жизни Гали прошли в постоянном присутствии страха, от которого еще ярче разгорались ее воображение и мечты. Переживания выпестовали ее художественный мир, в конце концов победивший этот страх и сумевший озаботиться проблемой — не как станцевать, а что. Вот почему врожденная грациозность Улановой уже в ее первые театральные сезоны из пустопорожней красивости преобразилась в дельную. новую абрисом и темой лирическую красоту.

Страх образовался, когда был забыт спокойный сон из-за периодических настойчивых звонков в дверь, раздававшихся чаще всего глубокой ночью или под утро, чтобы застать растерянных, обмякших жильцов врасплох. Страх стал одним из первых глубоко осознанных ее разумом впечатлений.

Кинорежиссер Алексей Симонов точно подметил: «…талант ее врожденный — от Бога, а характер — выработанный — от страха, и это невероятное сочетание и есть возможная разгадка ее феномена». Он вспоминал, как во время съемок фильма «Мир Улановой» балерина рассказала об обыске в их квартире в 1917 году. Это откровение она не позволила вставить в картину, но эпизод, многое объясняющий в ее характере, подробно описан со слов самой Улановой в книге Магдалены Сизовой «История одной девочки». Сергей Николаевич спрятал свое охотничье ружье под лежащую в кроватке Галю, а та, проснувшись, догадалась накинуть одеяло на голову и замереть. Городовым не пришло в голову тревожить ребенка.

Через малолетство Улановой пронесся рой страшных образов революционного вихря. Чужие люди со штыками оскорбительно злоупотребляли правом контроля над любой жизнью. Детские страхи аукнулись во всех партиях балерины, исполняемых с разными оттенками настороженности. Галина Сергеевна писала:

«Как смутное, но непреходящее воспоминание встают в моей памяти обыск в нашей квартире летом 1917 года, тяжелый топот патрулей, а потом рдеющие знамена революции и ее первые выстрелы — провозвестники рождения свободы. Она по-новому озарила цели и задачи искусства, и нам выпала честь внести свою лепту в формирование советского театра, балета советской эпохи. Однако понимание этих почетных задач советского артиста и его ответственности перед народом пришло уже в пору зрелости, а тогда, на заре нового дня нашей Родины, мне едва исполнилось семь лет — возраст, в котором не может быть понимания не то что исторических событий, а даже собственного призвания».

Эти вполне искренние слова возникли на пике карьеры Улановой, когда ее чувства перебродили. А в революционное лихолетье маленькая Галя потянулась к одиночеству, чтобы максимально оградить себя от сторонних несчастий. В результате, став взрослой, балерина сумела прикрыть свою душевную отдельность от всего и вся напряженной общественной и театральной деятельностью. Ее образцовая манера существования сложилась только во второй половине 1940-х годов, в московский период, о котором Майя Плисецкая заметила: «Уланова в жизни не совершила ни одной ошибки».

Незадолго до смерти Галина Сергеевна вдруг рассказала, что случайно видела Ленина, «злой взгляд» которого испугал девочку, но об обстоятельствах этой встречи умолчала. Да и была ли она вообще? Свойство памяти таково, что в конце огромной жизни человека начинает интересовать только собственное прошлое, причем воспоминания часто подпадают под влияние той «новой» истории, которая искажает подлинный ход событий в угоду запросам современности. Сомнительно, чтобы Уланова, орденоносец и общественница, молчала о «ленинском» эпизоде в своей биографии. Она бы не преминула поведать о «добрых глазах» вождя мирового пролетариата. Впрочем, содержание бессознательной лжи подчас помогает почувствовать и понять правду. А в ее правде о том жестоком времени доминировал страх.

Петроград 1918–1919 годов был жутким городом. Холод, голод.

Галя узнала значение часто повторяемых слов «не на что жить»: в комнатах зябко, хлеб в лавке давали в долг на какую-то «книжку», постоянно расстроенная мама хлюпала носом. Родители и няня сетовали на отсутствие необходимого. Молоко отпускали по талонам только для ребенка. Паек постоянно урезали. Дров не хватало.

В семье Улановых мнения о советской власти разделились: Сергей Николаевич радовался новой жизни, няня ворчливо нахваливала старые порядки, а погрустневшая Мария Федоровна с каждым днем всё злее отзывалась о своей работе, ругала театр и балет, однако потихоньку обучала ему любимую дочь. Та упорно твердила: «Не хочу, не буду танцовщицей», — но подчинялась утомительным тренировкам, потому что рефреном звучали обращенные к ней слова родителей: «Сейчас мы тебя кормим, одеваем, а что ты будешь без нас, если у тебя не будет профессии?»