Галактическая баллада - [29]

Все эти обстоятельства заставляли меня держаться от нее на расстоянии, как в земной жизни держался я на расстоянии от альпийских глетчеров: я смотрел на них издалека, они были очень красивы, но я никогда бы не соблазнился подняться гуда. Предпочел бы какую-нибудь солнечную полянку или, в крайнем случае, тепло газовой печки.

Ан-Мари любила говорить знакомым: «Он, бедняжка, родился на экваторе в спальном мешке из медвежьей шкуры. Поэтому он такой».

Конечно, Йер Коли не была глетчером. С темными глазами, с кожей цвета корицы она не могла быть глетчером… Я убедился в этом поздним вечером, когда, отказавшись нажать клавиш для сна, вышел погулять на улицу. Розовое небо дисколета угасло. Улицы освещались лишь редкими прохожими. (Ночью превениане сами светятся, как фосфоресцирующие циферблаты часов). Я задумался. Несколько чувствительных нитей протянулись между мной и далекой Землей — и я ощущал, как они натягиваются и как мне больно от этого натягивания: — как-то там поживают Пьер. Ан-Мари, мои друзья из Сен-Дени и коллежа, неповторимая мадам Женевьев? Вспоминает ли кто-нибудь обо мне?

Первый раз я почувствовал себя одиноким. Улица была пустынной и темной, и я представил себе ее всю — один круг, потонувший во мраке, за ним второй, и третий, и четвертый, и дальше — стена, тонкая металлическая стена, отделявшая меня от бескрайней, ничем не ограниченной пустоты Вселенной…

Дверь открылась сама, скользя и исчезая в стене. Я остановился на пороге пораженный: полулежа на своей силовой кровати, то есть в воздухе с закрытыми глазами Йер Коли что-то говорила на своем мелодичном цокающем превенианском языке, откинув назад смуглую прекрасную голову. Одну руку она подложила под голову, а в другой держала перед губами зеленоватый многогранный кристалл. Кристалл светился и его свет пульсировал в такт словам. Йер Коли была в тонкой, как вуаль, черной тунике, в какой я никогда ее не видел.

Лицо ее было бледным и экстатическим.

Я вслушался в ее речь — она была размеренной и напевной, чувствовался строгий ритм. Я мог поклясться, что Йер Коли произносила стихи, что это была какая-то элегическая, скорбная поэзия, потому что неожиданно и сам почувствовал, как мною овладевает скорбь.

Я пошел назад, решив вернуться к себе. Дверь уже закрывалась, когда я услышал голос Йер Коли:

— Луи, это вы?

— Простите, Йер, — сказал я. — Мне было одиноко.

— Войдите. Луи. Подойдите ближе. Садитесь сюда.

Я сел у кровати Йер, глядя, не отрываясь, на ее лицо. В первый раз оно было таким человеческим. Таким женственным.

— Это были стихи, не правда ли, Йер? Они ваши?

— Мои.

— О чем они?

Она стрельнула на меня глазами и покачала головой:

— Мне трудно вам их перевести. И вы едва ли что-нибудь поймете, Луи… Просто, когда нас, превениан, охватывает цурацал, мы уединяемся и произносим слова, которые иногда и сами не понимаем.

— Что означает цурацал, Йер?

— О! Это означает очень многое. Неудовлетворенность, жажда познания незнакомых миров, усталость, одиночество, непонятная печаль… Но главное чувство одиночества. Мы, превениане — одиноки, Луи. Мы — одни в нашей Галактике. А, может быть, и во Вселенной…

Она замолчала, засмотревшись в белую пустоту своей комнаты.

Я попросил, чтобы она еще почитала свои стихи. Вместо этого, она поднесла к губам зеленоватый кристалл и дунула на него так, будто хотела его согреть. В кристалле появился пульсирующий свет. Зазвучал голос Йер Коли. Боль, сквозящая в мягких интонациях ее голоса, пронзила мое сердце.

Когда кристалл умолк, я решил продолжить диалог:

— Йер Коли, вы говорите, что одиноки. Но у вас есть своя планета, почему вы не вернетесь туда?

— Вернуться? — Глаза Йер Коли стали еще более печальными. — Увы, это невозможно. И бессмысленно…

— Почему, Йер?

Она только закрыла глаза. Отдаваясь своему порыву, я погладил ее по волосам. Она даже не вздрогнула. Но когда снова посмотрела на меня, в выражении ее глаз было только недоумение.

— Луи, почему вы дотронулись до моих волос? Что это означает?

Хотя я и был смущен, я все же попытался объяснить ей, что значит погладить чьи-то волосы — иногда сочувствие, иногда снисхождение, или дружба, или любовь, или…

— Любовь? — она пыталась отыскать что-то в своем сознании. — Ах, да, Бан Имаян нам рассказывал… Любовь — это, когда мужчина и женщина соединяются, чтобы родить ребенка, да?

Ее вопрос был задан со всей превенианской наивностью и прямотой, и я опять смутился. Но нужно было отвечать.

— Да, Йер. Но это также существует и само по себе — даже, если не рождаются дети. Это как цурацал, при этом еще люди испытывают блаженство. Вот и я не могу перевести вам слово. Во всяком случае любовь — это чувство очень сильное, Йер, страсть, которая…

— Страсть? В таком случае она вредна, — удивленно подняла глаза Йер Коли. — И опасна… У нас даже цурацал считается атавизмом, проявлением примитивных натур.

— И вы одна из таких натур?

— Боюсь, что да. Однажды, когда мы с братом спорили о гипотезе Гила Ки… простите, вам, наверное, это неинтересно… я внезапно ощутила жар здесь, — она потрогала виски, — и бросила на пол свой церебральный потенциометр. Он разбился вдребезги. Наш Высший совет был очень обеспокоен. Мне пришлось пройти продолжительное лечение в Г-камере, чтобы быть снова принятой в обществе.