Гала. Муза Сальвадора Дали - [19]

В неразрывном союзе с Гала художник олицетворял светлую сторону, любимую и вызывающую восхищение у других людей, а Гала, напротив, темную, пугающую и отталкивающую. Она была тайным советником художника, придающим ему силу и владевшим всеми его страшными тайнами, скрытой пружиной, и без нее он никогда не мог бы справиться с враждебным ему миром и раскрыть свой безмерный дар. Гала знала о нем больше, чем он сам знал о себе, и вела за собой с воодушевлением, верой и отвагой.

Художник не уставал восхищаться совершенством Гала. «Когда Гала отдыхает, могу сказать, что она равна своей грацией часовне Темпьетто ди Браманти, что близ собора Святого Петра Монтозио в Риме, — записывал он в дневнике. — И как Стендаль в Ватикане, я позже и независимо от него могу поставить на одну доску стройные колонны с ее гордостью, нежные и упорные перила с ее детскостью, божественные ступени с ее улыбкой. Долгими часами перед мольбертом, украдкой любуясь ею, когда она этого не замечала, я твердил себе, что она такое же прекрасное полотно, как работы Вермеера и Рафаэля. Тогда как другие, кто нас окружает, кажутся всегда так мало прорисованными, так посредственно отделанными, что похожи скорее на гнусные карикатуры, намалеванные на скорую руку голодным художником на террасе кафе».

Порт-Льигат

«Микрокосмом из микрокосмов» назвал Порт-Льигат, затерянное место, изолированное от остального мира и решительно повернувшееся к морю, французский писатель Анри-Франсуа Рей. Он написал, что это какое-то особенное место, словно отрицающее время и пространство — «время здесь не существует, его можно растягивать по своей воле. Пространство становится эластичным — достаточно только этого захотеть; кажется, что сюда ничего не просачивается из остального мира, оставшегося за горой».

Бедные, но гордые

В Порт-Льигате, маленькой бухте в четверти часа ходьбы от Кадакеса, где по утрам царила дикая и жестокая красота, Дали приобрел для себя и любимой женщины жалкий домишко с разрушенной крышей у местной рыбачки Лидии. Одна комната примерно четыре на четыре метра должна была служить одновременно мастерской, прихожей, столовой и спальней. Несколько ступенек вели в душ, туалет и кухню. «Не думай больше о проблемах, — сказал он Гала, — не думай о расходе воды, электричества, о комнате для прислуги. У нас будет только наша страсть, которая нас скоро состарит. И когда я напишу о тебе книгу, ты встанешь в один ряд с Беатриче».

О том, что они жили в нищете, никто не должен был догадываться. Притчей во языцех стал персик, который влюбленным приходилось делить пополам. «Секрет моего влияния, — вспоминал Дали, — это то, что оно всегда было тайным. Секрет влияния Гала был, в свою очередь, в том, что оно было вдвойне тайным. Но я знал секрет, как оставаться втайне. Гала знала секрет, как оставаться скрытой в моей тайне. Иногда похоже было, что мой секрет раскрыт: ошибка! Это был не мой секрет, а тайна Гала! Наша бедность, отсутствие у нас денег также было нашим секретом. Почти всегда у нас не было ни гроша, и мы жили в страхе нищеты. Тем не менее мы знали, что не показывать этого — наша сила. Мы могли умереть с голоду, и никто никогда не узнал бы об этом. „С голоду помирай, а виду не подавай“ — вот каким был наш девиз». Дали говорил, что они с Гала были похожи на испанца, которому нечего есть, но, как только пробьет двенадцать, он идет домой и садится за пустой, без хлеба и вина, стол. Он ждет, пока все пообедают. Под палящим солнцем спит пустая площадь. Из всех окон видно, кто уже поел и идет через площадь. Сочтя, что уже пора, человек встает, берет зубочистку и выходит прогуляться на площадь, как ни в чем не бывало ковыряя зубочисткой в зубах. Находясь в бедственном положении, Гала, как истинная леди, следовала аристократическим принципам жизни, например увеличивала чаевые по мере таяния денег, и считала, что лучше ничего не есть, чем питаться плохо.

Пока Дали не спал, не ложилась и Гала, наблюдая за его работой еще более напряженно, чем он сам. Поэтому художник нередко пускался на жульничество, не желая увидеть ее страдающей. «Это ведь твоей кровью я пишу картины», — сказал он ей однажды. Как-то раз, решив написать часы, художник написал их очень мягкими. Это было однажды вечером. Дали и Гала поели очень вкусного сыру, потом художник остался один и рассуждал, как супермягок плавленый сыр. Через два часа, когда Гала вернулась из кино, картина, которой было суждено стать одной из самых знаменитых, была закончена. Сальвадор усадил Гала и закрыл ей глаза. Раз, два, три! Он убедился, что изображение произвело эффект, ибо Гала никогда не ошибалась. По поводу картины она сказала: «Никто не сможет ее забыть, увидев только раз». И оказалась права.

Гала проявила удивительное умение организовать быт семьи. «Если я не заработаю денег, Гала опять придется творить чудеса из того немногого, что у нас еще остается, — вспоминал художник. — Никогда грязные уши, цыганская жизнь и засаленные простыни не вступали к нам на своих длинных лапах. Мы не знали жареной-пережареной картошки и унизительных визитов служащих с неоплаченными счетами за газ и электричество и безнадежными звонками у запасного входа пустой кухни. Никогда не сдавались мы бытовой прозе. Мы выкручивались благодаря чудесам стратегической ловкости Гала. Располагая небольшими средствами, мы питались скромно, но хорошо. Мы никуда не ходили. Гала сама шила себе платья, а я работал в сто раз больше, чем любой посредственный художник. Я полностью выкладывался, готовясь к новым выставкам и продавая работы редким товарищам. Гала иной раз упрекала меня, что я работаю за низкую плату, а я отвечал — удивительно, что есть еще товарищи, ведь я гений, а гениям предназначено умирать с голоду».