Гагарин. Человек и легенда - [12]

Возможно, самой зловредной тренировочной процедурой был эксперимент с «кислородным голоданием». Космонавтов запирали в изолированной камере, откуда постепенно, но неумолимо выкачивался воздух. Гагарину следовало не жалуясь выдержать эту проверку, если он хотел, чтобы его признали годным для космической экспедиции. Врачи закрыли испытуемого в резервуаре и стали наблюдать за его лицом с помощью телемонитора, а он в это время снова и снова писал в блокноте свое имя. За процедурой следила журналистка Лидия Обухова; кроме того, сохранилась архивная пленка, снятая лаборантами. По мере того как концентрация кислорода падала, Гагарин писал всё более странные вещи, а в конце концов уже царапал полную ерунду. Воздуха становилось все меньше. Гагарин уронил карандаш, уронил блокнот, уставился в пустоту и внезапно потерял сознание. Но, видимо, сделал он это достаточно поздно, чтобы пройти тест, иначе он бы потерял место в отряде космонавтов. Можно с уверенностью предположить, что он, как и другие космонавты, весьма недолюбливал эту процедуру, потому что она заставляла их выглядеть перед медиками сущими дураками. Инженеры из числа руководства разделяли их отвращение и недоумевали, чего врачи пытаются добиться, подвергая испытуемых такому удушению. На орбите космонавт может лишиться источника воздуха, лишь если в его капсуле произойдет утечка: тогда он должен закрыть смотровое отверстие шлема и переключиться на автономную подачу воздуха. Если же утечка возникнет и в кабине, и в скафандре, тогда космонавт может прощаться с жизнью, но вероятность подобной двойной неудачи пренебрежимо мала. В космосе у вас либо есть воздух для дыхания, либо его нет. Середины и полумер не существует. Инженеры-ракетчики считали эксперимент с «кислородным голоданием» бессмысленным, но врачи придерживались иного мнения, поэтому опыты продолжались.

Для сбитых с толку космонавтов стал почти облегчением переход к парашютным упражнениям. Теперь-то они подшучивали над медиками, потому что большинство врачей не осмеливалось шагнуть вслед за ними из люка самолета. Инструктором выступал Николай Константинович, опытный парашютист, в активе которого имелся рекордный затяжной прыжок с высоты 15 километров. Возможно, будущим экипажам космических кораблей пришлось бы катапультироваться и на парашюте спускаться на Землю с такой же высоты, и задачей Николая Константиновича было показать, что может пойти не так в высоте и как справляться с такими нештатными ситуациями. В частности, разбиралась так называемая «проблема штопора», когда при катапультировании неправильно выброшенное кресло заставляет пилота вращаться вокруг своей оси. А иногда кресло отстреливается чисто, но кувыркается сам аппарат, от которого оно отделяется. В том и в другом случае пилот не раскроет парашют как полагается, потому что стропы перекручены, как нити в веревке, и шелковый купол просто не может развернуться. Тогда летчик должен стабилизировать свое падение и дать парашюту открыться нормальным образом. Николай Константинович учил своих подопечных специально «портить» прыжки, а затем снова обретать контроль над падением, желательно еще до соприкосновения с землей. «При этом очень неприятном явлении тело вдруг начинает стремительно вращаться вокруг собственной оси, — вспоминал Гагарин. — Голова наливается свинцовой тяжестью, появляется резь в глазах, и всего тебя охватывает неимоверная слабость. Попав в штопор, теряешь пространственную ориентировку»8.

Но прыжки с парашютом, по крайней мере, больше походили на настоящую космическую подготовку. Когда Гагарин и его товарищи находились в самолете и занимались чем-то полезным, они чувствовали себя лучше. Они увереннее владели ситуацией. Но для другой группы «жертв», увы, не существовало столь легкого способа избежать докторских уколов и барокамер.

В некотором отдалении от космонавтов еще одна группа испытателей подвергалась похожему набору медицинских процедур — похожему, но более неприятному. Этих юношей отбирали с чуть более низких ступеней авиационно-научной лестницы. Они не обязательно являлись пилотами истребителей или первоклассными теоретиками. Это были просто молодые военные в хорошей физической форме, с довольно средним интеллектуальным уровнем.

В ходе набора их не спрашивали напрямую, хотят ли они полететь в космос. Им предлагалась лишь возможность «принять участие»: малозаметное, но важное смещение акцента.

Работа испытателей состояла в том, чтобы установить, какие нагрузки способен выдержать человеческий организм. А затем космонавтов как материал несколько более ценный и труднозаменимый можно было доводить до этих пределов, но не дальше. В отличие от будущих космонавтов испытатели формально не меняли профессию, и платили им в соответствии с их воинскими ставками — как солдатам, лаборантам, механикам. Вербовщики старательно внушали им чувство избранности и особой ценности, однако на самом деле по своему положению они мало чем отличались от лабораторных крыс. Когда они получали травмы (а это случалось), им или их родным не выплачивали никакой компенсации: это не было предусмотрено, так как власти не желали разглашать никаких подробностей ведущейся работы. Даже в наши дни, в эпоху гласности, российское космическое руководство не очень-то любит обсуждать вклад этих испытателей в начальный этап развития космической программы, как и в разработку новых реактивных истребителей, парашютов, систем катапультирования и летных костюмов для ВВС. За тридцать лет в различных программах такого рода приняли участие около 1200 испытателей.