Гадюки в сиропе, или Научи меня любить - [29]

 Опершись ладонями на стол, он мерзко ухмыльнулся и прошипел:

 – Я тебя убью.

 – За что? – хмыкнул Паркер.

 – За Керри.

 – Керри? – переспросил Эшли. – А кто это?

 – Моя сестра, с которой ты вчера...

 – А, – радостно протянул Паркер. – Так она твоя родственница. Что ж, хоть с кем-то из твоих родственников я умею находить общий язык.

 – Сволочь, зачем ты это сделал? – продолжал негодовать Ланц.

 Ему нравилось играть эту роль. Она казалась ему просто совершенной. Ему даже и играть не приходилось, он, на самом деле, нарывался на открытый конфликт, призванный обнажить проблему недопонимания и вылиться в банальный, но такой действенный мордобой. Дитрих считал, что, если не знаешь, как поступит твой собеседник в следующий момент: ударит или останется безучастен, нападай и бей первым. Возможно, тактика не очень разумная, но разве он первый это придумал? С давних пор известно выражение: лучшая защита заключена в нападении, и это, действительно, так. Что на уме у твоего собеседника узнать – не дано, потому приходится мучительно строить планы, продумывать стратегию... Когда не хочешь никому нравиться – жить проще. Намного проще. Главное – нравиться себе, а потом уже и остальные подтянутся.

 – Крови не было, – выдал Паркер без тени смущения, отправляя в рот очередной кусок своего бутерброда. – Так что претензии твои мне не понятны.

 – Причем тут кровь?

 – А ты не знаешь?

 – Знаю, – прошипел Ланц. – Совсем не обязательно корчить из себя знатока физиологии.

 – Тогда еще раз повторяю, для особо непонятливых. Раз я не первый, то мне наплевать. Если твоя сестра так легко может лечь под совершенно незнакомого ей парня, то грош ей цена в базарный день. Раздвигать ляжки или не раздвигать, решает сама девушка, если, конечно, речь не об изнасиловании, ведь так? – Паркер отложил в сторону так и недоеденный бутерброд, соизволил, наконец, поднять глаза на своего собеседника и припечатал, проговаривая четко каждое слово. – Вывод здесь напрашивается один: твоя сестра – шлюха. И... разговор окончен.

 Разговор он продолжать не собирался, искренне надеясь, что Дитрих поймет смысл его послания, и отчалит восвояси, но этого не произошло. Вместо того чтобы состроить на лице выражение оскорбленной невинности, и уйти зализывать раны Ланц размахнулся и выбил из-под Паркера стул. От неожиданности, тот падая, ухватился за первое попавшееся спасительное средство, и по иронии судьбы этим спасительным средством оказался воротник пиджака Дитриха. Падая, они перевернули стол, а вместе со столом и чай, стоявший там же. Липкая, противная, горячая жидкость пролилась прямо на штанину Ланца, обожгла мгновенно, но он, находясь во власти эмоций, этого даже не заметил. Он дорвался до того, чего ему так отчаянно хотелось, до горла своего врага, который, все ещё смотрел на него ошарашено, не понимая, чем вызвано его мгновенное помешательство. Да, он нелестно высказался о сестре Ланца, но ведь это же чистая правда, а на правду вроде как обижаться не принято. Впрочем, кто их разберет этих немцев. У них другой темперамент, другое мышление. Но, тем не менее, они такие же люди и им бывает так же больно, поэтому...

 Паркер пустил в ход кулаки.

 Если этому задиристому индивиду так хочется получить свою порцию затрещин, пусть он их получит, тем более, что у Паркера скопилось немало таких «сюрпризов» для Ланца. Каждый день, наблюдая за своим соседом, Эшли понимал все яснее и яснее, что ненависть его принимает крайние формы. Она необоснованна и не подкреплена ничем, он даже не может пояснить, откуда она взялась, но, тем не менее, она существует, и никуда уходить не желает. Надо было дать ей выход, что Паркер с удовольствием и сделал.

 Они дрались так, как будто в последний раз. Это было ни с чем несравнимое чувство наслаждения. Один за другим следовали удары, а иногда цепкая ладонь все же возвращалась на место и впивалась в его горло. Паркер думал о том, что у него, в отличие от Дитриха, есть слабое место, некая Ахиллесова пята. И, если Ланц все же додумается и воспользуется...

 Дитрих сразу додумался, но даже и не собирался действовать столь радикальными методами. Конечно, хотелось в драке одержать победу, но, отнюдь, не такими способами. Всего один рывок. Всего один. Ухватиться за ободок серьги и резко потянуть. Он мог бы разорвать Паркеру губу, но почему-то этого не делал, не используя преимущество, открывшееся перед ним. Они катались по полу, перемазанные пылью, которая лежала на полу, и чаем, пролившимся из стакана Паркера. А еще какой-то умелец под общий шумок не придумал ничего лучше, как вылить на дерущихся бутылку минералки. Впрочем, в пылу драки никто этого не заметил, и должного эффекта это действо не произвело. Парни, как дрались, так и продолжили драться, наплевав на все и на всех.

 Паркер оказался более ловким. Прижав Ланца к полу, он сомкнул ладонь на его горле и, сузив глаза, посмотрел на своего врага. У того и в мыслях не было извиняться, а уж тем более – просить пощады. Он считал, что все сделал правильно. Так и должно было быть. Так и случилось. От судьбы не уйдешь. Не убежишь и не скроешься.