Гадюки в сиропе, или Научи меня любить - [21]

 Посидев ещё немного, он решил, что небольшая прогулка все же не помешает. Если не по городу, то хотя бы по собственному участку. Вчера он, конечно, успел изучить его вдоль и поперек. Здесь тоже все оказалось стандартно. Газон, поросший специальной газонной травой, которую предписывалось стричь, и не давать ей расти выше положенного. Сейчас трава пожелтела и пожухла, но с началом теплых деньков, наверняка, придется париться с газонокосилкой, и на чью долю выпадет – быть садовником, становилось ясно с первого раза, даже к гадалке не ходи. Нарисованная перспектива не радовала.

 Помимо газона была еще и клумба. Правда, она в настоящий момент пустовала, просто её границы были выложены крупными камнями, покрытыми бронзовой краской, а земля старательно перекопана. Видимо, прошлые владельцы утащили с собой и все цветы, которые выращивали здесь. Лота особой страсти к садоводству не испытывала, так что можно было с уверенностью сказать, на месте клумбы в скором будущем тоже вырастет трава, главное следить за тем, чтобы дорожка ею не зарастала.

 Осмотр территорий тоже ничего нового в жизнь Ланца не привнес, лишь усугубил его меланхолию. От нечего делать, он встал на ступеньки, опершись спиной на входную дверь, и принялся наблюдать за своими соседями и простыми прохожими.

 Невольно вспоминались оживленные улицы Берлина, его жители, каждый из которых был по-своему ярок и привлекал внимание. Здесь даже жители были серыми, под стать городу. Все куда-то спешили, все ходили, понурив голову, стараясь не выделяться из толпы, были той самой пресловутой серой массой, которая одним фактом своего существования портила настроение, заражала своим дичайшим пессимизмом и навевала не самые радужные мысли. Дитрих терпеть не мог тех людей, что всем своим видом старались продемонстрировать, что им нет ни до чего дела. Впрочем, здесь следовало бы немного разграничить понятия равнодушия. Оно, в понятии Ланца могло быть показным, напускным, когда некто делает лицо кирпичом и на полном серьезе заявляет, что ему все равно. И ему, на самом деле, все равно, потому что у него свой стиль жизнь, свои стремления и свои определенные цели. Таких людей Дитрих уважал, и к таким относил себя самого. Был еще и второй тип людей равнодушных. Те, для кого равнодушие было не стилем жизни, а попыткой не привлекать к себе внимание. Такие люди вызывали тихое раздражение. Ланц прекрасно понимал, почему они начинают сливаться с толпой. Потому что у них на лбу крупными буквами написано «лузеры». Кто-то когда-то вбил в их голову эту мысль, а они, вместо того, чтобы попытаться опровергнуть данное заявление, сами прониклись идеей, поверили в свою никчемность и теперь жили так каждый день, равнодушно, бесцветно, неряшливо. Ни к чему не стремились, ничего не добивались.

 У них была только одна цель в жизни, хоть как-то прожить очередной день. Не биться за улучшение, а просто плыть по течению. Такие люди вызывали непреодолимое желание пнуть их побольнее, раз уж они сами позволили вытирать о себя ноги.

 Ланц ненавидел школьную иерархию.

 Она всегда казалась ему неправильной. Раздражали и вызывали рвотный рефлекс те, кто кичился своим положением в обществе, стремился ставить себя выше других, при этом оставаясь обычными ничтожествами с завышенной самооценкой. Они самоутверждались за счет других, повышали свой авторитет, забивая, не только морально, а иногда и физически тех, кто был слабее и не мог достойно ответить на выпады местных «царьков», вообразивших себя невесть кем.

 Впрочем, пострадавшей стороне Дитрих нисколько не сочувствовал. Такие люди, слабые духом, тоже вызывали у него неприятие и отторжение, как антитела, не сумевшие прижиться в организме, а оттого погибшие. Он знал, что закон каменных джунглей немногим отличается от закона естественного отбора: «Выживает сильнейший». И, если природа того требовала, нужно было доказывать, что ты в числе сильнейших. А не наматывать сопли на кулак, прячась по углам от своих обидчиков.

 Это было противно и мерзко, смотреть на тех, кто разводил сырость при малейшей неприятности, свалившейся на их головы. Достаточно было один раз дать достойный отпор, и все мгновенно прекратилось бы, но есть такой тип людей, что, начав с позиции пешек, так навсегда и останутся пешками, даже если у них однажды появится возможность взойти на престол и немного посидеть в королевском кресле. За своими жалобами на жизнь и стонами о несправедливом обращении они не заметят, что вместо одной закрывшейся двери перед ними открылось две новых, они так и будут смотреть на стену, где нет никаких дверей. Такие люди не заслуживали жалости, они вызывали непреодолимое желание все-таки добить их.

 Слабость видна всегда, так же, как и сила.

 Слабость – это отвратительно.

 Она позволительна лишь за закрытой дверью спальни. Никто и никогда не должен знать, скольких усилий стоит сохранить лицо и не сорваться в определенный момент. Если при малейшей неприятности  раскисать и бросаться в слезы, эффект в итоге получишь противоположный тому, которого ждешь. Первые несколько раз тебя пожалеют, погладят по голове и скажут пару приятных слов, а потом ты просто начнешь раздражать всех своими слезами, и на тебе начнут отрываться. Школа – это проверка на прочность. Там каждый сам за себя, даже самая крепкая дружба не дает гарантии того, что однажды твой лучший друг или подруга не станет врагом. Можно, конечно, быть наивным, доверчивым идиотом и верить в искреннюю школьную дружбу, но только не нужно потом жаловаться, когда лучшая подруга, увидев, что ты падаешь, толкнет тебя сильнее, чтобы ты не просто упала, а еще и голову расшибла. А лучший друг при первой же возможности уведет девушку или же ещё какую-нибудь гадость сделает.