Гадь Городу, Мсти Народу - [5]

— Какой из тебя дворянин? У вас никогда и морга земли не было.

— Зато были гонор и слава!

— Предков Достоевского тоже не признали дворянами по комиссии, хотя они были куда более знатного и богатого рода на Брестчине. Достоевский ни разу не упомянул об этой обиде.

— Потому как сам ренегат, предался русским.

— И не страшно тебе такие тайны мне рассказывать, человеку при погонах.

— Я ничего не боюсь, потому как ты никому моих тайн не выдашь.

— Ты так уверен?

— А я сейчас докажу тебе.

Дед просунул руку в тайник и вытащил оттуда промасленную тряпку. В ней был так хорошо смазанный «вальтер‑38», что даже затвор взвёлся неслышно. Но дед не успел нажать на спусковой крючок. Резиновая дубинка чмокнула его по лысому черепу за правым ухом. Участковый Долбаненко пощупал пульс на сонной артерии у рухнувшего на пол старика. Пульс прощупывался. Долбаненко завязал пистолет в тряпку и вышел из дома.

Дом стоял на самом краю уже спланированного бульдозерами пространства, подготовленного под строительство нового микрорайона Пионерский. Ни техники, ни строительных балков ещё не было. Зато речная протока неподалёку была отделана под канал с берегами, облицованными искусственным камнем. Через канал был перекинут изящный чугунный мостик. Он вёл в маленький парк на острове. Долбаненко поднялся по мостику до середины и уронил в воду узелок из промасленной тряпки.

5

Через три дня участковый снова заглянул в домик на пустыре у речной протоки, превращённую в облицованную набережную. Дверь была открыта. Долбаненко видел, как сестра хлопотала у дровяной плиты. Он простоял тут минут десять, пока сестра заметила его.

— Ну, шо стал, как статуй, на пороге?

Долбаненко не ответил, а только молча всматривался в глаза сестры.

— Шо, как у Петькиного деда, память отшибло? Родной сестры не узнаёт.

— А как дед?

— Спасибочки, ты его вылечил.

Долбаненко побледнел.

— Как?

— Он уже твои таблетки пьёт.

— Какие?

— Тю, сдурел! Ты ж сам их ему по рецепту от докторши принёс, мне аптекарша сказала.

— А каков эффект?

— Перестал посуду бить, кулаки распускать и по ночам чёрт–те где шляться.

— А твой Петро где?

— В магазин пошёл. Скоро придёт.

Долбаненко вытер ноги у порога и зашёл в дом.

— Дед Слава, вы где?

— На канале он рыбу удит. Там такая рыба, что коту только на закуску. А он её чистит и жарит. Нехай забавляется, лишь бы снова не скандалил. Да вон Петя уже идёт!

— О, шуряк, ты на службе или выходной?

— После суточного дежурства. Вольный и свободный.

— Вот это дело. Посидим с бутылочкой. Тебе Светка уже рассказала?

— Чего? — оцепенел Долбаненко.

— Мой дед рехнулся. Память потерял. Фотки в альбоме рассматривает и плачет, как дитя. Никого не припомнит.

— А соображает по хозяйству?

— Еще как! Крючки к леске вяжет, как будто бы и артрита у него не было. Я ему телескопическое удилище с катушкой купил, а он только на старые удочки из орешника ловит. И поплавок у него из пробки… Лекарства твои пьёт. Боюсь, не свихнулся бы от них совсем.

— Не переживай. Крепче спать будет.

— Пойдём в хату. Пока Светка готовит, хватим по махонькой.

* * *

Долбаненко разулся, разделся и с удовольствием плюхнулся в кресло перед журнальным столиком.

— Это дедовы фотоальбомы?

— И дедовы, и наши. Хочет родню распознать, чтобы память вернулась.

Долбаненко просмотрел все три альбома, отобрал из них только один с фоткой бравого унтершарфюрера СС и сказал:

— Пошли, Петро, на кухню.

— Зачем?

— Потом скажу.

* * *

— Светик, отойди от плиты.

— А что ты задумал, братик?

— Что задумал, то исполню.

Долбаненко распахнул топку и сунул туда альбом.

— Шуряк! То ж любимый альбом деда.

— Сказился! — схватилась за голову Светка. — Память семейную жжёшь! Дед этим альбомом душу себе отводит, успокаивается.

— А ты эти фотки смотрела?

— Та мне они на кой?

Светка с мужем не смогли оттолкнуть Долбаненко от плиты, где он орудовал кочергой. Стоял непоколебимо, пока весь альбом не занялся пламенем.

— Ну и что на тебя нашло? — сказал Петро, наливая по второй. — Что я деду скажу?

— Так ему всё равно память отшибло. А если что, дашь ему ещё две успокоительные таблетки.

— Гари и вони, братик, на всю кухню этим альбомом напустил. Теперь весь ужин говном пахнет.

— По–другому он пахнуть и не может… Открой окна, а мы с Петром займёмся делом.

— Знаю я ваши дела — водку хлестать!

— После трудов праведных можно и расслабиться.

* * *

— За что пьём, Петя?

— За мир во всём мире и славянское братство.

Долбаненко весь передёрнулся и поставил рюмку на стол.

— Славянского братства давно нет.

— Как это нет? Ты хохол, я бульбаш. Вместе мы — сила, потому что братья.

— Все наши братушки–славяне и единоверцы молдаване с румынами воевали на стороне фашистов. Мы с тобой на каком языке говорим?

— На русском.

— Вот мы с тобой и русские. Нет хохлов, нет бульбашей, есть только русские. Хватит хуторами отгораживаться, как те селюки и на Запад облизываться.

— Ты ж западенец со Львову!

— А ты западенец из Волковыска. И оба мы русские.

— А кто же тогда россияне?

— Московские армяне, таджики, цыгане, евреи, грузины, азербайджанцы — вот кто настоящие россияне. А мы русские. Твой дед был учителем истории. Умнющий человек, пока память ему не отшибло. Ты помнишь, мы с ним частенько подолгу разговаривали. Так вот, не для того большевики, вечная им память за всё хорошее, так долго и старательно лепили из говна истории украинцев, белорусов и великороссов, чтоб мы процветали. Им хотелось стереть русаков из летописной истории, заменить их инородцами. Боялись, что Русь возродится и вырвет русских из невидимой узды тех, кто видит слишком далеко за горизонтом. Для нас снова готовят братоубийственную междоусобицу. Твой дед мне говорил, тысячу лет Европа пускалась во все тяжкие, чтобы выбить нас с нашей земли. Так выпьем же за русских, а не за россиян, украинцев и белорусов, чтоб наши потомки не перебили друг друга.