Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии - [115]

Каролина называла маленького сына Наполеона «мой милый Месье», играла с ним и приносила ему игрушки и сладости. Однажды вечером, в сентябре 1814 года, Каролина постучала в окно детской в Шенбрунне и сказала воспитательнице малыша: «Принесите мне рано утром моего правнука, у меня есть кое-что, что развлечет его».

Но ранним утром, когда слуги хотели ее разбудить, старая королева была мертва.

Случилось так, что Венский конгресс, который был открыт в солнечный сентябрьский день 1814 года, чтобы разделить добычу наполеоновских войн, начался с похорон. И вместе с бренными останками Каролины — этого последнего ребенка Марии Терезии, в действительности, было похоронено XVIII столетие.

XI. Короли на отдыхе: конгресс танцует

1. Открытие Венского конгресса

Осень в Вене в 1814 году была особенно длинной, мягкой и прекрасной. Габсбурги, которые в конце года шли гулять в парк Шенбрунн, с удивлением видели на розовых кустах обильно и пышно разросшиеся молодые листочки и повсюду налившиеся почки. В один из золотых сентябрьских дней прибыли первые знатные гости по самому известному в истории приглашению, как выяснилось позже. Три ведущих монарха Европейского континента въезжали во внутренний двор Хофбурга: император Австрии Франц, царь России Александр[383] и король Пруссии Фридрих Вильгельм[384], а люди толпами стояли вдоль улиц и наклонялись из всех окон, чтобы бросить взгляд на высоких гостей.

В последующие недели в Вену со всех концов и уголков Европы хлынули ровно сто тысяч гостей. Приехали не меньше чем 250 членов королевских семей со своими родственниками и прислугой, с ними соответственно министры, дипломаты, секретари и вспомогательный персонал, в целом около ста человек. Кроме того, Вена наполнилась агентами, спекулянтами, художниками, писателями, изобретателями, философами, артистами, танцовщицами, акробатами, проститутками, карманными ворами, плутами, реформаторами с пламенными конспектами и с политическими мечтами, с великолепными конституциями в кармане. Все хотели видеть и быть увиденными, подкупить или заработать деньги, вернуть обратно старое королевство или создать новое, короче, каждый надеялся схватить изюминку из богатого пирога Европы, который тут должны были делить.

Не удивительно, что в городе царила атмосфера, как на карнавале. Много лет спустя, участники Венского конгресса, седовласые мужчины и женщины, засели писать свои мемуары и вспоминали Вену, как единый блестящий, кружащийся вихрем, наполненный музыкой бальный зал, с которым ничто на свете не могло сравниться.

Сам воздух был пьянящим воздухом победы и мира — первого настоящего мира, который наступил в Европе за последние 25 лет. Выросло целое поколение, которое едва ли могло вспомнить что-нибудь, кроме войны, нашествия, оккупации и угрозы новой войны.

Днем улицы блистали теперь жизнью и красками кишащей толпы, униформами всех армий Европы, самыми модными платьями и шляпами, лошадьми и паланкинами, каретами и повозками всех форм и цветов. Нередко элегантный придворный в турецком костюме — костюме, который носили только в Вене — выкриками прокладывал каретам путь: палка с серебряным набалдашником раскачивалась и, как описал один очевидец, словно тропическая птица порхала вокруг лошадей.

А по ночам весь город вспыхивал в фантастическом сиянии огней, незабываемом для мира, привыкшего обычно по ночам из года в год только к черной, как ворон, темноте большинства городов того времени, не знавших газового освещения. Свет от миллиона свечей сиял в окнах центра города, только 8000 из них горели в хрустальных люстрах испанской школы верховой езды, когда император давал там бал. Свыше тысячи факелов освещали узкие улицы, запруженные каретами, едущими на большие вечерние приемы. В праздничные ночи небо вспыхивало ослепительным светом ракет и разлетающихся звезд. Иногда, с помощью искусного фейерверка в небе Вены вырисовывались флаги монархов, приехавших в гости или известные здания Берлина, Милана или Санкт-Петербурга, которые появлялись над городом, благодаря иллюзиям пиротехников.

Повсюду звучала музыка — на улицах, во дворцах, в парке Пратер и в переполненных танцзалах. Во дворце князя Разумовского[385], министра царя, впервые исполнялись новые квартеты Бетховена[386]. В испанской школе верховой езды 500 голосов исполняли «Самсона» Генделя[387], а композитор Сальери[388] дирижировал концертом из 100 фортепьяно. Слушатели, между тем, были удивлены, что музыка 100 фортепьяно не звучала в сто раз прекраснее, чем из одного единственного инструмента.

С искрами света, цвета и музыки соревновались искры драгоценных камней и блеск шуток. Вновь появились колье, диадемы и серьги с подвесками, которые со времен французской революции больше не носили и осторожно укрывали в надежном месте, часто пряча в каретах семей, которые бежали в изгнание. В те дни не стеснялись показаться в полной красе: мужчины и женщины блестели с головы до ног. Князь Эстерхази[389] буквально ослепил зрителей в день открытия конгресса, когда он появился во главе венгерских королевских грандов в своем мундире вельможи, усеянном жемчугами и бриллиантами: на его головном уборе раскачивался султан из драгоценных камней и огромные жемчужные подвески болтались на его сапогах. Великолепный британский адмирал, сэр Сидней Смит