Габриель Ламбер - [34]

Просьба была излишней: бедный старик, как только увидел меня в дверях, поднялся.

Тюремщик, выпустивший меня, ввел его, и дверь за ним закрылась.

С тяжестью на сердце я поднялся по лестнице. Никогда мне не приходилось видеть такое отвратительное зрелище; для нас, врачей, смерть привычна, она предстает перед нами во всех ее обличьях, но никогда я не видел, чтобы жизнь боролась со смертью так трусливо.

Я вышел, предупредив начальника тюрьмы, что, вероятно, вернусь ночью.

У двери меня ждал мой кабриолет, я вернулся к себе и, найдя своих друзей, весело играющих в буйот, вспомнил о словах этого несчастного: «Они разговаривают, смеются… и не думают о том, что один из подобных им мучается в тюрьме…»

Я был так бледен, что, увидев меня, мои друзья закричали от удивления и хором спросили, не случилось ли со мной несчастья.

Я рассказал им, что произошло, и в конце моего рассказа они были почти так же бледны, как и я.

Потом я зашел в туалетную комнату и переоделся.

Когда я оттуда вышел, никто уже не играл.

Мои друзья стояли и разговаривали: между ними завязалась горячая дискуссия о смертной казни.

XVIII БДЕНИЕ КОРОЛЯ

Часы пробили половину одиннадцатого. Я хотел проститься с друзьями, но все они ответили, что с моего разрешения останутся у меня в ожидании исхода моего визита к его величеству.

Я приехал в Тюильри. У королевы собрался ее круг.

Королева, принцессы и придворные дамы сидели за круглым столом и, как обычно, были заняты вышиваньем, предназначенным для благотворительных дел.

Мне сказали, что король уже удалился в свой кабинет и работает.

Мне случалось раз двадцать заходить к его величеству в его святилище. Поэтому не было надобности провожать меня туда — я знал дорогу.

В смежной комнате работал его личный секретарь по имени Л. Это был один из моих друзей, а кроме того, он относился к тем людям, на чье благородство всегда можно было рассчитывать.

Я ему рассказал, что меня привело, и попросил предупредить его величество, что я здесь и прошу оказать милость принять меня.

Л. открыл дверь, и минуту спустя я услышал голос короля:

— Фабьен, доктор Фабьен? Пусть же входит.

Я воспользовался этим разрешением, даже не дождавшись возвращения представившего меня секретаря. Король заметил мою поспешность.

— Ах, доктор, — сказал он, — можно подумать, что вы подслушиваете под дверью, входите же, входите.

Я был очень взволнован.

Никогда прежде я не видел короля при подобных обстоятельствах: от одного его слова зависела жизнь человека.

Королевское величество явилось мне во всем своем могуществе. Его власть в эту минуту происходила от власти Бога.

Лицо короля выражало такое спокойствие, что ко мне вернулась уверенность.

— Сир, — сказал я ему, — тысячу раз прошу извинения у вашего величества, что я осмелился предстать перед ним, не имея чести быть вызванным, но речь идет о добром и святом деле, и я надеюсь, что ваше величество меня простит, принимая во внимание повод.

— В таком случае вы дважды желанный гость, доктор, говорите скорей. Ремесло короля стало в последнее время таким скверным, что нельзя упускать случая, чтобы не скрасить его немного. Так о чем идет речь?

— Я имел честь некогда обсуждать с вашим величеством важный вопрос о смертной казни и знаю мнение вашего величества по этому поводу, а потому возвращаюсь к нему с полным доверием.

— A-а! Догадываюсь, что вас привело.

— Несчастный, виновный в изготовлении фальшивых банкнот, был приговорен в последней инстанции к смертной казни; позавчера его кассационная жалоба была отклонена, и этот человек завтра должен быть казнен.

— Я знаю об этом, — сказал король, — я ушел из гостиной, чтобы изучить этот случай.

— Как, вы сами, сир?

— Дорогой господин Фабьен, — продолжал король, — знайте, что ни одна голова во Франции не упадет с плеч, прежде чем я сам не приду к убеждению, что осужденный действительно виновен. Каждая ночь перед казнью является для меня ночью углубленных занятий и серьезных раздумий. Я изучаю досье от первой до последней строчки; просматриваю обвинительный акт во всех подробностях; взвешиваю свидетельские показания, как обвинительные, так и оправдательные; вдали от любого внешнего влияния, один на один с ночью и уединением, я беру на себя роль судьи над судьями. Если мое убеждение совпадает с их убеждением, тогда — хотите вы или нет — преступление и закон оказываются лицом друг к другу и надо дать ход закону. При сомнении я вспоминаю о праве, данном мне Богом, и если не милую, то, по крайней мере, сохраняю жизнь. Если бы мои предшественники поступали как я, доктор, то в момент, когда Бог приговорил их в свою очередь, на совести у них было бы немного меньше угрызений, а над их могилами — больше скорби.

Я слушал слова короля и, признаюсь, смотрел на этого могущественного человека с глубоким уважением: в двадцати шагах от него смеялись и шутили, а он, исполненный серьезности, в одиночестве склонялся над документами длинной и утомительной судебной процедуры, чтобы отыскать в них истину. Таким образом, в обществе на двух его полюсах бодрствовали два человека, думавшие об одном и том же: осужденный думал, может ли помиловать его король, а король думал, может ли он помиловать осужденного.