Г. В. Плеханов - [8]

Экономическое движение рабочего класса происходило стихийно. Отсутствие рабочих влиятельных организаций сказывалось в неопределенности политических и экономических требований, в отсутствии выдержки и единства действий, в бунтарстве и эксцессах. Но вместе с тем давало себя знать, особенно в Петрограде, в Москве, в городах Западной России (Вильне, Минске, Белостоке) участие в стачках и социалистических элементов. Всюду были кружки, полуинтеллигентские, полурабочие, которые стремились оформить движение, дать ему определенные лозунги. Они были еще недостаточно влиятельны, чтобы овладеть рабочими массами, объединить их, дать планомерность борьбе, но они были уже настолько влиятельны, чтобы внушить правительству основательную тревогу. Полиция, явная и тайная, ищет повсюду агитаторов. Правительственные сообщения цитируют прокламации, подчеркивая их революционный характер. И хотя речь идет только о «беспорядках», легко усмиряемых, становится ясно, что где-то в глубинах народной жизни набухает, подымается новый революционный вал, идет новая эпоха, полная тревог и потрясений, собираются на горизонте революционные грозовые тучи.

Это настроение проникает во все слои общества и дает себя знать ростом оппозиционного общественного мнения, общим недовольством, желанием перемен и реформ. Начинается полоса студенческих волнений. Они вспыхивают по всяким поводам, перекатываются из города в город, утихают и снова разгораются. Правительство в явной растерянности не может справиться с ними. Репрессии никого не пугают. Исключенные делаются предметом общественного сочувствия. Молодежь со смехом заполняет тюрьмы и там встречается с рабочими, арестованными за стачки. «Беспорядки» в университетах теряют первоначальный свой академический характер. На сходках звучат революционные речи, нелегальные листки заканчиваются неизменной формулой «долой самодержавие». Вместе с тем студенчество не удовлетворяется обычными формами университетских волнений. Забастовки и обструкции исчерпывают себя, как исчерпывает себя и ограниченная идеология студенческого протеста. Революция требует более серьезных форм борьбы, требует революционной социалистической программы и решительных тактических директив. Улица притягивает к себе, и красное знамя вспыхивает в первых манифестациях, где в общих, еще немногочисленных рядах, смешиваются наиболее решительные и передовые элементы рабочего класса и учащейся молодежи. Отдельные студенты и интеллигенты идут в рабочие кварталы, чувствуя, что там складывается новая революционная сила. С этой силою они связывают свои надежды. Другие — с темпераментом более экспансивным, воскрешают героическую традицию народовольчества. В огромном количестве распространяется нелегальная литература, и старые номера «Вестника Народной Воли», старые брошюры Степняка-Кравчинского, Лаврова, Плеханова переходят из рук в руки и зачитываются до дыр.

Легальная литература отражала растущие революционные настроения, но она не удовлетворяла и не могла удовлетворить новых революционных запросов. Михайловский был признанным авторитетом. Очередного номера «Русского Богатства» ждали с нетерпением в кругах радикальной интеллигенции. Но действенный революционный дух не чувствовался в статьях старых народников. Социальная философия их была слишком сложна. Она говорила о личности и ее развитии, когда историей выталкивались на сцену массы, и нужны были краткие, несложные, простые и цельные формулы, чтобы вести эти массы на борьбу. Субъективная и индивидуалистическая философия Михайловского при всем народолюбии его была обращена прежде всего к интеллигенции, была перенасыщена культурой, идеалистическими понятиями и мотивами. В старом народничестве было недоверие к народным массам и в частности к рабочему классу. Традиция мешала оценить по достоинству революционную роль, которую сыграл в России капитализм. Мысль отворачивалась от пролетариата и цеплялась за крестьянина-общинника. Становясь вразрез с беспощадной линией жизни, народничество приобретало охранительный характер. Оно поддерживало культ героической личности, не обладая для этого цельностью и энтузиазмом исторического народовольчества. Это помешало Михайловскому распознать ту революционную силу, которую нес с собой молодой русский пролетариат.

А он между тем уже пришел, заявил о себе и произвел глубокое впечатление на все круги общества. Его первые слова были еще неопределенны, даже невнятны, но огромная сила излучалась от него, и еще до всяких программ он притягивал к себе жаждущую революционной активности молодежь. Девяностые годы — это период второго «хождения в народ», — на этот раз хождения в народ фабрик, заводов, мастерских. Как и двадцать лет назад, молодежь из среды буржуазной интеллигенции бросает учебные заведения, уходит из родительских домов, расстается с обеспеченным положением, чтобы отдать себя на служение пролетариату, отдать целиком, жертвуя ему личными интересами и даже личностью. И как двадцать лет назад, это служение пролетариату превращается в религию. Рабочий фетишизируется. Пролетариат представляется абсолютной социалистической и революционной субстанцией, единой, непогрешимой. Так надо; этого требует цельность, простота и действенность революционных настроений. В художественной литературе Горький дает им до лубочности яркое выражение. Его соколы и буревестники это птицы, живущие в мире одного измерения, — зато боевого.