Г. В. Плеханов - [7]
Плеханова еще не знает новая молодая русская интеллигенция. Но в нелегальных кружках он уже владеет умами. Его имя — лозунг и символ. Его брошюрами зачитываются, и он уже не диссидент, раскольник в революции, а учитель и авторитет. Он — вождь новой партии, которая еще не сложилась, не оформилась, не имеет программы и организации, но уже существует в единстве стремлений и целей социалистической интеллигенции. Молодой Ленин, как и молодой Мартов, называют себя учениками Плеханова; их заветная мечта — быть в Женеве у учителя.
Голод 1891 г. — «всероссийское разорение» — дает толчок общественному движению, окончательно освобождает интеллигенцию от кошмара реакции, апатии, идейного разброда. Правительство впервые чувствует растерянность; в обществе и литературе стыд и сострадание к голодным заставляет говорить громче и смелее. Молодежь ищет выхода своим настроениям, смутным и неопределенным. Уважаемые писатели зовут на борьбу с голодом, народнические мотивы переплетаются с филантропией, культурничеством, толстовским христианством. В это время одна за другой появились две брошюры Плеханова: «Всероссийское разорение» и «Задачи социалистов в борьбе с голодом»; в этих брошюрах социалистическая интеллигенция нашла то, чего искала. Плеханов звал к революционной борьбе с политическим режимом, источником голода, обнищания и разорения русских крестьян.
В этих брошюрах нет высоких и патетических фраз о голоде. Газетным языком и столбиками цифр Плеханов рисует размеры несчастья. Он холоден и сух. То, что случилось, для него прежде всего повод для политической агитации. Он прежде всего революционер, вождь партии, и в голоде он видит прекрасный материал «для использования». Да, использование всего, что идет против самодержавия, он считает святым долгом революционера. Но сухие политические рассуждения, проникнутые неумолимой логикой, будили страсть революционеров в молодых читателях, и многим эти брошюры впервые открыли глаза на причины социального зла. брошюры сделали свое дело. Но если бы русская литература ограничилась тогда только брошюрами такого рода, кадры агитаторов, пожалуй, увеличились бы, вряд ли, однако, так велики были кадры непосредственных работников, бросивших все — вплоть до политики, — чтобы накормить умирающих детей. Плеханов, конечно, не отрицал этой помощи. Он даже отозвался о ней снисходительно — доброжелательно. Но не в этом, не в непосредственной работе, не в прямом культурном подвиге он видел и свою задачу, и задачу интеллигенции. Несравненно выше и важнее были политика, революция. социализм. Этого требовали условия политической борьбы в стране, где устранение самодержавия было первым необходимым условием для всякой культурной работы, и где политический гнет успел воспитать в интеллигенции наследственную вражду ко всякой культурной работе, не связанной непосредственно с революцией.
Революционная борьба становилась делом самодовлеющим, профессией, заполняющей всю жизнь интеллигента-революционера. Брошюры Плеханова даже казались некоторым ересью. Какое, в самом деле, отношение у социалистов может быть к голоду? Какие могут быть у них задачи? Плеханову приходилось не только открывать русской интеллигенции глаза на причины нищеты и голода русского крестьянина, но и бороться с предрассудками социалистов, для которых социализм покрывался и исчерпывался понятием пропаганды социалистических теорий. Плеханов требовал от революционеров вмешательства в политическую жизнь и активного участия в ней. В брошюре «Всероссийское разорение» он говорит о необходимости созыва Земского собора, о политическом лозунге, на котором должны объединиться за социалистами и широкие оппозиционные круги общества..
Голодный 1891 год послужил водоразделом между двумя периодами общественной жизни. В политике Россия сдвинулась с мертвой точки; выросло новое поколение, свободное от тяжкого разочарования и от революционных традиций народовольчества. Лихорадочное развитие промышленности создало новые и многочисленные кадры пролетариата, который успел и внутренне переродиться и вырасти. Русский крестьянин начинал «вывариваться в фабричном котле», — по людному выражению того времени. Результаты сказались: начало 90-х годов — это полоса экономических стачек.
Они возникают и развиваются стихийно, принимают сразу массовый характер, перекатываются из одного фабричного центра в другой. Это еще не забастовки на западно-европейский манер, с основательной предварительной подготовкой, с определенными продуманными требованиями, под руководством профессиональных союзов и социалистических организаций. Но это уже и не патриархально-наивное движение семидесятых годов, с петициями наследнику, с просьбой о покровительстве полиции, с детской верой в «орлов»-революционеров. Стачки 90-х годов носят неорганизованный характер, но полны бурного революционного содержания, сопровождаются эксцессами, убийствами штрейкбрехеров, кое-где разгромом фабричных помещений и станков. Полиции не под силу справиться с рабочими, и войска, в особенности казаки, становятся непременной принадлежностью экономических конфликтов между трудом и капиталом. Царское правительство словно спешит дать наглядную политическую форму разгорающейся классовой борьбе. В 1895 г. крылатая резолюция Николая II «спасибо молодцам-фанагорийцам» заменяет социалистической агитации тысячу брошюр и прокламаций. Рабочий класс и вся интеллигенция России узнают, что с царского благословения солдаты фанагорийского полка в Ярославле расстреливали рабочих-стачечников.
