Несчастная та страна, где искусство верует только в суд своих специалистов и презирает всякий другой суд. Там искусство не возвысится над трудностями производства и забудет о всем том, что составляет душу искусства: правду и верность содержания. Специалисты никогда не обращают к ним суд свой, — одни неспециалисты, одна публика никогда не забывают этого главного в каждом художественном произведении; одни они устремляют к этому главному все внимание, все требования и направляют искусство к тому, чем оно должно быть: прекрасным сосудом, назначенным не для самого себя, а для глубокого или прекрасного содержания.
В двух других своих возражениях «адвокат Академии», мне кажется, еще хуже адвокатствует за Академию. Он утверждает, будто объявлен был поход против античного искусства и изучения его. Да где же было высказано что-нибудь подобное? Дело шло совсем не об изучении антиков, а о сочинении картин на античные сюжеты. Неужели между тем и другим нет разницы? Неужели тот, кто рисовал Венеру или Бахуса, через это делается способным постигать античность, античную жизнь, античных людей, античные события? Вот забавно! Это способен подумать разве только «специалист» или его защитник. По-нашему же, неспециалистскому мнению, хоть тысячу лет сряду рисуй Венер, Аполлонов и Бахусов, все-таки ты ни на волос не получишь ни малейшего понятия об античности, не получишь возможности воссоздавать древнюю жизнь, коль скоро не носишь в самом себе античного духа, постижения античности, коль скоро ты не развил первоначального дара этого воспитанием, направленным к еще большему постижению античности. По понятиям же «адвоката», довольно порисовать кой-какие голые тела или несколько времени копировать кой-какие складки, чтоб потом сочинять античные картины или барельефы!
Много уже бед натерпелось в продолжение ста лет наше искусство от такого способа размышления. Всякий видит теперь, что так дело никогда не пойдет на лад, что тут ожидать добра нечего. Что же, какой из этого прямой вывод? Поскорей оставить порядок, где ожидать нечего, поскорее приняться за тот, при котором можно что-нибудь ожидать. Рассуждая совершенно по-старинному, точно какой-нибудь конференц-секретарь Академии пятьдесят или сто лет назад, нынешний «адвокат Академии» восклицает в своем негодовании: «Что бы сказали журналисты о таком изучении словесности, где бы не требовали знания грамматики и истории литературы? где с презрением отворачивались бы oт произведений Гомера, Данта, Шекспира и учились бы искусству выражать свои мысли на бумаге по „Губернским очеркам“ Щедрина?» Что бы сказали? Сказали бы, что очень забавно понятие, будто изучение словесности состоит в знании грамматики и истории литературы; сказали бы, что совсем не похожи на гомеровские и шекспировские создания те картины, каких Академия требовала и еще продолжает требовать от своих учеников, а что они похожи разве на высокопарные трагедии и оды в пяти актах или двадцати четырех песнях, которые в прошлом столетии всех приводили в восторг, а нынче приводят в неописуемую скуку. Потом еще сказали бы, что Академии и ее адвокатам пора бы понять, что кому нужно писать губернские очерки, тот, без сомнения, должен учиться на «очерках» Щедрина точно так же, как на всяком произведении, превосходно и талантливо исполняющем свою задачу, и что нынче академии никому не мешают развиваться и учиться на том, что его таланту свойственно и нужно, будет ли это Гомер, будет ли это Щедрин. «Адвокат» воображает (и высказывает печатно), что «только на античных сюжетах ученик может выказать, насколько у него развито воображение и как из соединения заученных форм голого тела он может составить нечто целое». Пусть себе! Это одна из тех фраз, на которые нечего отвечать, а разве только можно пожать плечами. Пусть «адвокат» читает с умилением и восторгом трагедии Расина, а мы находим воображение и творчество во многом другом, мы требуем его и от художника, и от ученика для совершенно другого употребления.
Заученные формы и остаются заученными формами в продолжение всей жизни художника — столетняя история нашего искусства это доказывает. Дай бог поскорее отделаться от этих заученных форм, забыть их. Этому пособить может одна действительность, одна правда с натуры, одно искусство, воспроизводящее с самого малолетства своего не «Харонов» и не «олимпийские игры», а сцены из действительной жизни, презираемые «адвокатами-специалистами», но двигающие народное художество вперед. Покажите мне, куда, насколько вперед двинули наше искусство ваши античные конкурсы и программы? Кроме пустой и бестолковой потери времени, до сих пор ничего не выходило у нас, как и везде. Возьмите же хоть немного в соображение, что везде в Европе искусство, наконец, тронулось с места лишь с тех пор, как развязали руки художникам, перестали с них требовать того, что до сих пор кажется вам единственной доской спасения.
«Адвокат Академии» продолжает воображать, как и старинные его предшественники, что нет никакого способа решить, кто между учениками достоин какой награды, если не засадить их за одну и ту же тему. Это почему? Он делает тем очень плохой комплимент Академии, он как будто утверждает, что академические специалисты в состоянии рассудить только между предметами совершенно одного содержания, а коль скоро это содержание будет разное, то они уже тотчас и растеряются. После этого неужели можно решить только, который из двух персиков лучше, а если будет вопрос в том, что лучше: хороший персик или скверная репа, то мы должны уже сесть на мель? Что за приведение всех непременно к одному знаменателю, что за равняние, что за анфилада? Специалисты на то специалисты и есть, чтоб могли смотреть, видеть и понимать. А для учеников большая разница: иному именно не двойствен тот сюжет, который ему задают, и, быть может, пиши он по своей воле, он взял бы такой сюжет, на котором выказал бы все свои художественные способности.
