Футуроцид. Продолженное настоящее - [16]

Звенят серебряные колокольчики.

Мотыльки растворяются в синеве.

Джилин долго стоит, подняв лицо к небу.

Больше – ничего, ничего.

И скорее всего, уже ничего не будет…

Мы встретимся на горе Арафат

Коридор темен, только в самом конце его истеричной бабочкой пульсирует люминесцентная лампа. Прерывистое жужжание то сильней, то слабей, блики света прокатываются по дверям дортуаров с обеих сторон. За дверями – продолговатые спальни, каждая на двух человек, и на каждой кровати – тело, как кокон, стиснутое твердыми слюдяными чешуйками. Такие же тела – на полу. Хорошо еще нет запаха тления. Зато обжигает горло и ноздри едкой щелочью дезинфекции. Правда, Яннер знает, что это никакая не дезинфекция, просто так на последней, летальной стадии пахнет чума.

Он приоткрывает крайнюю дверь. Петли ужасно скрипят, мучаясь от пыли и ржавчины. Яннер уже в который раз думает, что надо бы их смазать. В комнате горит слабый ночник, еле-еле очерчивающий предметы. Отец Либби не спит: чуть поворачивает лицо в его сторону.

– Ты тоже слышал?

– Конечно…

Еще бы не слышать – автоматная очередь, лезвием вспоровшая ночь, а потом – два одиночных прицельных выстрела, чтобы добить.

– Значит, кто-то во флигеле еще был жив, – говорит отец Либби.

Яннер протискивается мимо кровати к окну. Тусклый фонарь над воротами освещает бесформенную тряпичную груду. Торчит из нее нога в тяжелом, армейском ботинке.

– Кто это?

– Не разобрать, утром посмотрим.

Отец Либби вздыхает:

– До утра я не доживу. Есть у меня предчувствие. Впрочем, неважно… Ты сам как себя чувствуешь?

– Более-менее.

– Озноб прошел?

– Вроде бы – да…

– Температура?

– Нормальная.

– Тогда уходи, – говорит отец Либби. – Теперь у тебя к этому штамму иммунитет. И все равно – задерживаться рискованно. Он ведь, чумной вирус то есть, может мутировать, трансформация элементарных геномов идет сейчас очень быстро.

– Я знаю.

– И не тяни, не тяни. В любой момент может начаться зачистка. Главное – не верь, если будут тебе обещать, что окажут помощь, что поместят в клинику, вылечат. Попадешь в Медцентр, оттуда уже не выберешься. Им ведь нужны вакцины, твои антитела, плазма крови, новые тканевые культуры, набор генов, ответственных за специфическую резистентность… Думаю, что и Кромм, донорский инкубатор, помнишь, я тебе говорил, не поможет. Слишком далеко все это зашло…

– Да, я понял…

Отец Либби некоторое время молчит. Высохшее лицо его покрыто мозаикой слюдяных пластинок. Они чуть поблескивают в полумраке при каждом движении. А по тому, с каким надсадным сипением проходит сквозь горло воздух, можно судить, что слюдяные пластинки образовались уже не только снаружи, но и внутри, в гортани. До утра он, скорее всего, действительно не доживет.

Вон как, готовясь заговорить, мучительно сглатывает.

– Давно хотел у тебя спросить… Это ты ее выпустил?

Яннер чуть заметно кивает.

А что, разве и так не ясно?

Все же ему немного не по себе. Воспоминания до сих пор прошибают его приступами горячего страха. Ему, видимо, никогда не удастся забыть, как он очнулся ночью, будто услышав слабый, но явственный зов, как осознал, что не в силах противиться этому таинственному влечению, как, плохо соображая, что делает, тихонечко выскользнул из дортуара, как крался на цыпочках к школьному карцеру по затененному хозяйственному тупичку, как у него чуть не лопнуло сердце, когда показалось, что с лестницы, ведущей на второй, учебный, этаж донесся невнятный звук, как он все же преодолел себя и двинулся дальше, как вытащил шплинт, фиксирующий петли засова, как осторожно, чтобы не дай бог не заскрежетало, миллиметр за миллиметром, отодвигал сам засов, как, обмирая, приоткрыл тяжелую дверь и как узрел фемину, напряженно застывшую посередине тесного карцера. И как потом, уже в дортуаре, его встретили темные, распахнутые от ужаса глаза Петки.

– Ты очень рисковал, – говорит отец Либби. – Оба инспектора сразу же начали к тебе приглядываться. Я не преувеличиваю… Если бы не чума… Ну это ладно… Ты мне лучше вот что скажи: почему ты не ушел вместе с ней?

Яннер пожимает плечами.

Если бы он сам это знал.

– Тебе надо ее найти, – говорит отец Либби. – Знаешь, существует легенда, в учебниках ее, разумеется, нет, что когда Бог изгнал первых людей из рая, то Адам был низвергнут на остров Цейлон, на Гору Бабочек, там и в наши дни можно увидеть на камне след от его ступни, а Ева попала в окрестности Джидды, это запад Аравийского полуострова. Он искал ее на пустой земле двести лет, и они встретились наконец у подножия горы Арафат. И там познали друг друга, и стали семьей, и получили от Бога прощение… Найди ее, быть может, это наш единственный шанс…

Яннер опять кивает.

Бредит, бессмысленно спорить с умирающим стариком.

Гора Арафат?

Пусть будет гора Арафат.

– Нам следует искупить этот грех, – говорит отец Либби. – Думаешь, это ересь, что мужчина и женщина по отдельности представляют собой лишь половинки подлинного человека и, только соединившись в любви, они создают нечто целое? Нет, это не ересь. Ересью это назвали те, кто ненавидит любовь. Если бы Бог хотел сотворить только мужчину, он сотворил бы только его. И если бы Бог хотел сотворить только Еву, то не потребовался бы ему никакой Адам. – Он с трудом приподнимает указательный палец. – Но «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею»… Видишь, под «человеком» здесь подразумевается гендерное единство. Таким был его замысел…