Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2 - [2]

И в карсте скорой акушерской помощи

Мое сердце в огромный приемный покой отвезут.

Из глаз моих выпорхнут две канарейки,

На их место лягут две трехкопейки,

И венки окружат меня, словно овощи,

А сукровичный соус омоет самое вкусное из блюд.

Приходите тогда целовать отвращеньем и злобствуя!

Лейтесь из лейки любопытства толпы вонючих людей,

Шатайте зрачки над застылью бесстыдно!

Нюхайте сплетни — я буду ехидно

Скрестяруко лежать, втихомолку свой фокус двоя,

А в животе пробурчат остатки проглоченных идей.

О.М. Третьякову

Покой косолапый нелеп и громоздок.

Сквозь стекло читаю звезды лунного проспекта.

Телефон покрыл звонкой сыпью комнатный воздух.

Выбегаю и моим дыханьем жонглируют факты проспекта.

Пешеходя, перелистываю улицу и ужас,

А с соседнего тротуара, сквозь быстрь авто,

Наскакивает на меня, топорщась и неуклюжась,

Напыжившийся небоскреб в размалеванном афишном пальто.

Верю я артиллерия артерий и аллегориям и ариям.

С уличной палитры лезу

На голый зов

Митральезы голосов

И распрыгавшихся Красных Шапочек и языков. Я

Отчаянье и боли на тротуаре ем

Истекаю кровью

На трапеции эмоций и инерций,

Превращая финальную ноту в бравурное интермеццо.

«Бледнею, как истина на столбцах газеты…»

Бледнею, как истина на столбцах газеты,

А тоска обгрызает у души моей ногти.

На катафалке солнечного мотоциклета

Влетаю и шантаны умирать в рокоте.

У души искусанной кровавые заусенцы,

И тянет за больной лоскуток всякая…

Небо вытирает звездные крошки синим полотенцем,

И моторы взрываются, оглушительно квакая.

Прокусываю сердце свое собственное,

И толпа бесстыдно распахивает мой капот.

Бьюсь отчаянно, будто об стену, я

О хмурые перила чужих забот.

И каменные проборы расчесанных улиц

Под луною меняют брюнетную масть.

Наивно всовываю душу, как палец,

Судьбе громоздкой в ухмыльнувшуюся пасть.

«Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга…»

Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга,

Всверлите мне в сердце штопоры зрачков тугих и густых,

А я развешу мои слова, как рекламы, поразительно плоско

На верткие столбы интонаций простых.

Шлите в распечатанном рте поцелуи и бутерброды,

Пусть зазывит вернисаж запыленных глаз,

А я, хромой на канате, ударю канатом зевоты,

Как на арене пони, Вас.

Из Ваших поцелуев и из ласк протертых

Я в полоску сошью себе огромные штаны

И пойду кипятить в семиэтажных ретортах

Перекиси страсти и докуренные сны.

В голое небо всуну упреки,

Зацепив их за тучи, и, сломанный сам,

Переломаю моторам распухшие от водянки ноги.

И пусть по тротуару проскачет трам.

А город захрюкает из каменного стула.

Мне бросит плевки газовых фонарей,

И из подъездов заструятся на рельсы гула

Двугорбые женщины и писки детей.

И я, заложивший междометия наглости и крики

В ломбарде секунд и в пляшущей кладовой,

Выстираю надежды и взлохмаченные миги,

Глядя, как город подстриг мой вой

«Я не буду Вас компрометировать…»

Я не буду Вас компрометировать дешевыми объедками цветочными

А из уличных тротуаров сошью Вам платье,

Перетяну Вашу талью мостами прочными,

А эгретом будет труба на железном накате,

Электричеством вытку Вашу походку и улыбки,

Вверну в Ваши слова лампы в сто двадцать свечь,

А в глазах пусть наплещутся золотые рыбки,

И рекламы скользнут с провалившихся плеч.

А город в зимнем белом трико захохочет

И бросит вам в спину куски ресторанных меню.

И во рту моем закопошатся ломти непрожеванной ночи,

И я каракатицей по вашим губам просеменю.

А вы, нанизывая витрины на пальцы,

Обнаглевших трамваев двухэтажные звонки

Перецелуете, глядя, как валятся, валятся, валятся

Искренние минуты в наксероформленные зрачки.

И когда я, обезумевший. начну приниматься

К горящим грудям бульварных особняков,

Когда мертвое время с косым глазом китайца

Прожонглирует ножами башенных часов, —

Вы ничего не поймете, коллекционеры жира,

Статисты страсти, и шкатулки королевских душ

Хранящие прогнившую истину хромоногого мира,

А бравурный, бульварный, душный туш!

Так спрячьте-же запеленутые сердца в гардеробы,

Пронафталиньте Ваше хихиканье и увядший стон,

А я Вам брошу с крыш небоскреба

Наши зашнурованные привычки, как пару дохлых ворон.

«Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала…»

Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала

Звездная цифра… Вечер гонялся в голубом далеке

За днем рыжеватым, и за черный пиджак его

Ловила полночь, играя луной в бильбокэ.

Всё затушевалось, и стало хорошо потом.

Я пристально изучал хитрый крап

Дней неигранных, и над ресторанным шепотом

Город вздыбил изнуренный храп.

И совесть укорно твердила: Погибли с ним,

И Вы, и вскрывший письмо судьбы!

Галлюцинация! Раскаянье из сердца выплеснем

Прямо в морду земли, вставшей на дыбы

Сдернуть, скажите, сплин с кого?

Кому обещать гаерства, лекарства и царства?

Надев на ногу сапог полуострова Аппенинского,

Прошагаем к иррациональности Марса.

«Болтливые моторы пробормотали быстро…»

Болтливые моторы пробормотали быстро и на

Опущенную челюсть трамвая, прогрохотавшую по глянцу торца,

Попался шум несуразный, однобокий, неуклюже-выстроенный,

И вечер взглянул хитрее, чем глаз мертвеца.

Раскрывались, как раны, рамы и двери электро, и

Оттуда сочились гнойные массы изабелловых дам;

Разогревали душу газетными сенсациями некоторые,