Фурии - [18]

– Люблю университетские посиделки. Не то чтобы полет мысли, но неплохо разнообразия ради побыть среди взрослых. – Я пристально посмотрела на нее, пытаясь уловить в выражении ее лица иронию, которой не было в голосе, и кивнула, не высказывая собственного мнения. – Слушай, я знаю, что ты не по этой части, но все-таки… Может, есть желание? – Она раскрыла ладонь, в которой было зажато несколько шероховатых белых таблеток с вытисненным изображением цветка.

– Только если это аспирин, – сухо ответила я.

– Да я не настаиваю. Просто… подумала, стоит предложить, чтобы ты не чувствовала себя потерянной.

Парни издали очередной вопль: теперь они швыряли через окно куски мыла и намокшие рулоны туалетной бумаги. Барби вернулась, похлопала приятельницу по плечу, чмокнула в щеку; раскачивающаяся из стороны в сторону девица по-прежнему раскачивалась, болтающий молодой человек по-прежнему болтал.

Я взяла таблетку из протянутой руки Робин, нервно сжала в ладони. Почувствовала, как она нежно обняла меня за плечи.

– Если тебе здесь не нравится, просто скажи, что тебе надо идти. Вот и все. Если тебе не по себе, можем уйти вместе.

Этого тепла руки, этого предложения было достаточно: я проглотила таблетку, запив ее обжигающим пойлом.

Следующие пятнадцать минут не было никаких особенных ощущений, хотя я вздрагивала при любом прикосновении, а каждый удар сердца казался предзнаменованием несчастья. Мне приходилось слышать о благовоспитанных подростках, которые внезапно умирали после первого употребления наркотиков, и уже представляла себе бесстрастно составленное заключение патологоанатома. Сердце то замирало, то начинало отчаянно стучать, волнами накатывала и отступала паника.

По-прежнему ничего; минута проходила за минутой – и ничего, пустота предвкушения, пока вдруг, совершенно внезапно, вокруг меня не возникло пространство поразительной, неисчерпаемой наполненности, не заструился сладкий воздух. Люди показались прозрачными и нереальными. Я отрешенно наблюдала за студентами вокруг меня, занятыми каждый своим делом и погруженными в свои мысли, и испытывала чувство единения со всеми и благодарность к ним. Мощная химия и сладость греха: вот он, источник безграничного идеализма, за который борются студенты.

Я повернулась к Робин, собираясь выложить ей все – не только касательно того, что происходит здесь и сейчас, но все про себя, про свою жизнь, поделиться всеми тайными чувствами, всем еще невысказанным, – но на ее месте уже сидел парень с восьмого этажа, имя которого стерлось у меня из памяти. А может, он и не представлялся? Не уверена.

– Ты как здесь оказался? – спросила я, цепляясь за ручки кресла, чтобы остановить кружение комнаты.

– По лестнице поднялся, – бросил он. – А ты?.. Ты что, пьяна?

– Можно и так сказать. – Слова путались в голове, ладони нестерпимо жгло, и я подняла их в воздух.

– Если судить по зрачкам, это пожалуй, не просто опьянение, – сказал он, приближаясь ко мне.

– Не твое дело. – Я отклонилась назад.

– Да ладно тебе. – Он поморщился.

– Прости, – пробормотала я и оглядела комнату, надеясь отыскать копну рыжих волос. Робин снова устроилась рядом с Энди: он сидел на полу, она на кровати, закинув ноги ему на плечи и время от времени наклоняясь, чтобы поцеловаться; волосы ее падали ему на грудь, он по-хозяйски перебирал их. Я почувствовала подступающую тошноту, странную тошноту, и опустила глаза, тупо глядя куда-то между собственных колен, где рисунок ковра то приближался, то удалялся, точно набегающая волна.

– Может, воды или еще чего?

Я и забыла, что я здесь не одна. Медленно, с напряжением в шее и скулах, повернулась к нему; язык прилип к нёбу.

– Да, пожалуйста. – Я испытывала странное ощущение полноты жизни и в то же время близости смерти. – Горячая, – сказала я, принимая из его рук пластиковый стаканчик с мутным колотым льдом.

– Потихоньку, – сказал он, придерживая стакан. – Не залпом, иначе вырвет.

– Ладно. – Слова звучали как-то необычно, словно при чтении стихов. – Лад-но, лад-но, лад-но, – повторила я, завороженная звучанием. – Он рассмеялся, отступил, словно не ручаясь за самого себя, на шаг назад, немного постоял, затем снова сел на место и сделал глоток из своего стакана. Я вновь испытала чувство всепоглощающей любви к окружающим, особенно к этому незнакомцу, который подошел ко мне с водой и добрым словом.

– Спасибо, – пролепетала я, старясь выдавить из себя улыбку.

– Не за что, – откликнулся он. – Может, выйдем на свежий воздух?

– Я не… Дальше этого окна я не доберусь. – Слова выговаривались не вполне внятно и отражались звучным эхом.

– О господи, только не это. Чего тебе точно нельзя делать, так это приближаться к окнам или острым углам, особенно без поддержки.

– Я вовсе не…

– Я не про это, – перебил меня он, поняв, что я имела в виду, прежде чем я успела договорить. – Я просто хочу сказать, что тебе уже не о чем беспокоиться – в бо́льшие неприятности, чем сейчас, впутаться будет трудно.

Он притянул меня к себе. Счастливая от возможности выбраться из этой комнаты, я поплелась в коридор следом за ним, где над драными, в грязных разводах коврами и заляпанными серыми стенами, в странном хороводе сходились яркий свет и бледный шрифт разных объявлений. Возникло ощущение, что лампы дневного света попеременно, в ровном ритме включаются и выключаются, словно время замедлило свой ход, чтобы впитать в себя это, обычно невидимое глазу мерцание.