Фурье - [93]
Петрашевцы были не просто популяризаторами фурьеризма. Они выступили за политическое преобразование общества, за уничтожение самодержавия и крепостничества, создание в России демократической республики без избирательного ценза, где будут господствовать «наука и опыт». Они настаивали на необходимости осуществления судебных реформ и выдвигали лозунг свободы печати.
Свои преобразования петрашевцы надеялись осуществить, конечно, не рассчитывая на милость «кандидата», но и путь революционной ломки старого строя поддерживался в кружке далеко не всеми. Характерно, что при обсуждении составленного Спешневым и Черносветовым плана восстания Петрашевский ответил, что он фурьерист и надеется именно в фаланстере увидеть осуществление своих идей, он за смену правительства, но смена эта должна произойти не немедленно, не вдруг, а путем постепенных преобразований, когда подготовленные народные массы сами подойдут к этой мысли.
Как известно, судьба петрашевцев была трагичной. В одну ночь сгорела «фаланстерия» Петрашевского — стоявшая на выселках отлично срубленная из барского леса изба о семи комнатах с залой, с различными подсобными помещениями, хлевом и овином; а по доносу провокатора Антонелли большинство петрашевцев пошли на каторжные работы, обвиненные в подготовке «бунта и пропаганде фурьеризма».
В Петропавловской крепости, составляя завещание, Петрашевский написал, что одну треть своего капитала поручает отдать Консидерану, главе школы фурьеристов, для основания фаланстера.
Вместе с другими петрашевцами суровое наказание постигло и молодого Ф. М. Достоевского. Его отношение к идеям Фурье уже тогда, в 40-е годы, было достаточно сложным: не принимая современных ему социалистических теорий и утопий, он находил их несбыточными в условиях России. Но моральная сторона фурьеризма многими положениями привлекала великого писателя. Эта, по его словам, «не нужная, следовательно, комическая» система достойна внимания «не желчными нападками, а любовью к человеку».
В огромной степени испытал на себе влияние идей Шарля Фурье Н. Г. Чернышевский. Прочитав впервые «Теорию четырех движений», он отметил: «как будто бы читаешь какую-то мистическую книгу средних веков или наших раскольников: множество здравых мыслей, но странностей бездна». Несмотря на то, что, по его мнению, 2-й том сочинений Фурье «отзывает рассуждениями сумасшедшего у Гоголя», Чернышевский, однако, тут же признает, что Фурье «провозгласил первый нам несколько новых мыслей, которые называются нелепыми, а я нахожу решительно разумными и убежден, что будущее принадлежит этим мыслям…».
В целом же Чернышевский разглядел в теории Фурье учение великой исторической значимости и много ценного почерпнул у создателя «социетарной теории».
На это впоследствии указывал В. И. Ленин, говоря, что «в области научной критики капитализма Чернышевский был учеником Фурье, Оуэна и Сен-Симона»[29]…
В частности, тесно связана с учением Шарля Фурье пропаганда Чернышевским производственных ассоциаций в романе «Что делать?».
Как мы помним, героиня этого романа Вера Павловна устраивает на артельных началах мастерскую, кооперативный магазин, ссудный кооперативный банк, общество для совместной закупки продуктов, общежитие. За первой артелью возникают вторая и третья. В романе настойчиво проводится идея социального равенства мужчины и женщины. Сны Веры Павловны рисуют прекрасные картины общества будущего, напоминающее фаланстеры Фурье, где «счастливые красавцы будут вести вольную жизнь труда и наслаждения». Чернышевский, обращаясь к читателям, говорит об этом обществе будущего: «Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего…»
Несмотря на всю противоречивость взглядов Шарля Фурье, трудно найти социалиста XIX века, не испытавшего на себе влияние его идей. По отзыву Франца Меринга, особого внимания у Фурье заслуживает его критика современной цивилизации.
Вождь германской социал-демократии Август Бебель, также высоко ценивший творчество выдающегося утописта, признавался, что испытывает громадное наслаждение при чтении его произведений.
«Идеям Фурье, — по словам Бебеля, — еще суждено воскреснуть при будущем переустройстве общественных порядков, хотя и в ином виде, чем это рисовалось их творцу». Проводя аналогию между утопией Гёте в «Странствиях Вильгельма Мейстера» и фантастическими картинами Фурье, Бебель считает, что «последний превосходит Гёте в том отношении, что он основательнее знал природу человека, лучше, чем Гёте, изучил положение народных масс и естественную историю человечества».
Высоко оценил социальную философию Шарля Фурье один из первых пропагандистов марксизма в России, Г. В. Плеханов.
«Из всех современников Гегеля, — пишет он, — только Фурье отличался такою же ясностью взгляда и так хорошо понимал диалектику буржуазных экономических отношений. Этот знаменитый француз стремился даже «страсти, причиняющие в своем необузданном и, вместе с тем, стиснутом состоянии все преступные взрывы и отклонения, направить на пользу общества».
«Эта авантюристка была римлянка, довольно молодая, высокого роста, хорошо сложена, с черными глазами и кожей поразительной белизны, но той искусственной белизны, что свойственна в Риме почти всем галантным женщинам, и которая так не нравится лакомкам, любящим прекрасную природу.У нее были привлекательные манеры и умный вид; но это был лишь вид. Она говорила только по-итальянски, и лишь один английский офицер по фамилии Уолпол поддерживал с ней беседу. Хотя он ко мне ни разу не обращался, он внушал мне дружеские чувства, и это не было только в силу симпатии, поскольку, если бы я был слеп или глух, с сэром Уолполом мне было бы ни жарко ни холодно…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
«Что касается причины предписания моему дорогому соучастнику покинуть пределы Республики, это не была игра, потому что Государственные инквизиторы располагали множеством средств, когда хотели полностью очистить государство от игроков. Причина его изгнания, однако, была другая, и чрезвычайная.Знатный венецианец из семьи Гритти по прозвищу Сгомбро (Макрель) влюбился в этого человека противоестественным образом и тот, то ли ради смеха, то ли по склонности, не был к нему жесток. Великий вред состоял в том, что эта монструозная любовь проявлялась публично.
В книге, написанной непосредственными участниками и руководителями освободительного движения в Сальвадоре, рассказывается о героической борьбе сальвадорских патриотов против антинародной террористической диктатуры (1960-1970-е годы).
Отец Бернардо — итальянский священник, который в эпоху перестройки по зову Господа приехал в нашу страну, стоял у истоков семинарии и шесть лет был ее ректором, закончил жизненный путь в 2002 г. в Казахстане. Эта книга — его воспоминания, а также свидетельства людей, лично знавших его по служению в Италии и в России.
Новую книгу «Рига известная и неизвестная» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина подарила уникальные открытки, позволяющие по-новому увидеть известные здания.Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке около 50 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно Рижский зоосад, которому в 2012-м исполняется сто лет.Никогда прежде я не писал о немецкой оккупации.