Фунгус - [22]

Пурпуры переглянулись. Происходящее имело только одно объяснение: слуга спятил. Однако самый пожилой пурпур был человеком разумным и сразу смекнул, что человек с револьвером в руках опасен, а потому любезно попросил его рассказать о новости поподробнее. Просьба удивила Хик-Хика, который ожидал обычных пьяных криков как в поддержку своих слов, так и в опровержение. Вместо этого перед ним сидела мирная публика, ожидавшая речь.

Нет ничего хуже для человека, который не умеет говорить публично, чем оказаться перед публикой, готовой выслушать его слова. Наш оратор попытался кратко изложить свои убеждения, но быстро запутался. Он пустился разглагольствовать о том, что в Барселоне в честь технического прогресса некоторые товарищи называют своих детей Телескопом или Субмариной. От техники, которая освободит людей от необходимости работать, Хик-Хик перешел к религии: Иисус Христос, по его словам, был первым в истории революционером, палестинским пролетарием и, вне всякого сомнения, атеистом. Потом поведал пурпурам о других обитаемых планетах, о мирах, чьи жители тысячи лет прожили в условиях анархического коммунизма. Перешел к описанию иных способов существования, описанных медиумами, подобными Аллану Кардеку[2].

– На самом деле, – рассуждал он, – было бы весьма логично, если бы мировая революция захватила различные сферы: духовную, плотскую и растительную, которым надлежит слиться в единый астрально-космический конгломерат. Если задуматься всерьез, то, возможно, авангардом революции могли стать элементы растительные. В конечном итоге политическую Власть невозможно реформировать, ее можно только разрушить. Понятно?

Разумеется, никто ничего не понимал, поскольку даже сам оратор не ведал, что говорит. Огорченный Хик-Хик замолчал и посмотрел на притихшую публику.

Однако пурпуры не стали над ним насмехаться, как того следовало ожидать. Их потрясли его уверенность и пыл, хотя все эти утверждения и предложения казались абсурдными. Самым удивительным для них было то, что премудрость зародилась в башке простого слуги, которого использовали вместо салфетки. Нет, пурпуры не стали смеяться над Идеалом, они просто молчали. Старик попросил его уточнить некоторые детали. Предположим, скоро наступит революция. И что конкретно она означает? Как человек деревенский, старый пурпур рассуждал о революции как о погодном явлении. На них дождем посыплются разные блага? Или она снесет на своем пути дома и стада, как река, вышедшая из берегов?

– Неужто не понимаете, черт бы вас побрал? – разозлился Хик-Хик и потряс револьвером. – Когда победит революция, все рабочие мира – от Лиссабона и до Шанхая – получат право иметь диваны, мягкие диваны. Это и есть революция. Свобода и диваны для всех!

И он стал разглагольствовать о мире, где не будет угнетателей и угнетенных, где человечество станет единым целым, а искусственные границы между странами отменят.

Лучше бы он этого не говорил.

Границы отменят? Пурпуры заерзали на своих стульях. Сначала по их рядам прокатилась неясная тревога, потом глухой протест. Что он такое несет? Они бы стерпели телескопы, спиритизм и палестинских пролетариев. Но как уничтожить границы? Старик поднялся со своего места:

– Что ты такое городишь? Мы – контрабандисты! Если границы исчезнут, на что мы будем жить?

В знак протеста пурпуры принялись возмущаться и размахивать своими колпаками, полными мелких камней, которые раньше служили им музыкальными инструментами. Хик-Хик сделал шаг вперед и заявил:

– Главное – революционный прорыв в сознании. Я, например, – продолжал он, – готов сделать над собой огромное усилие и забыть о вашем недостойном поведении в отношении сеньориты Майлис.

Ответом на его слова было молчание. Хик-Хик говорил о прощении, но в то же время продолжал целиться в пурпуров из пистолета. Один из них сказал:

– Мы сделали только то, что должен был сделать ты сам.

Хик-Хик запыхтел от досады и сказал себе, что эти типы не в состоянии проникнуться Идеалом. Мерзавцы-реакционеры, вот кто стоит перед ним. Взбешенный, он целился в толпу, и тут на сцене появилась Лысая Гусыня.

Она вышагивала, как всегда, покачивая округлившимися боками и вытягивая вверх длиннющую шею, гордая, словно королева Пиренеев. Непонятно, как сумела она пережить зимние холода, но сейчас в остале среди толпы чувствовала себя превосходно. Увидев Хик-Хика, птица забегала кругами и громко загоготала, задирая вверх раскрытый клюв: «Га-га-га! Га-га-га!»

Хик-Хику казалось, что он понимает речь гусыни: «Га-га-га! Слуга-га-га сга-сгубил Гка-сиана!» Птица носилась по залу, размахивала крыльями, подпрыгивала и, задрав клюв, возмущенно гоготала:

«Га-га-га! Слуга-га-га сга-сгубил Гка-сиана!»

Не в силах выносить это и дальше, он выстрелил в гусыню один раз, другой и третий. Но не попал. Бедняга был таким плохим стрелком, что никто толком не понимал, куда он палит.

Одинокий и сумасшедший стрелок может стать причиной невероятной суматохи, особенно если в руках у него револьвер. Каждый выстрел лефоше сопровождался оглушительным грохотом, словно стреляли из пушки, и клубами вонючего белого дыма. Контрабандисты бросились врассыпную: одни убегали, пригибаясь к полу, другие неуклюже перепрыгивали через столы и стулья. Они пытались добраться до двери или до окон – лишь бы выбраться наружу. Хик-Хик забыл о гусыне, не получившей в результате ни единой царапины, и стал целиться во все, что движется, и нажимать на курок. Очень скоро патроны кончились, и он перезарядил револьвер. Все, кроме гусыни, спасались бегством.