Фрося - [3]

Она властно подняла ладошку и тихо скомандовала: "Брысь!" Настал черёд ужасу исказить морды уродов-истязателей. Немедленно отпустив Никольского, они, как мороки, растворились в сумраке подворотни. Никольский упал на колени. Способность что-либо понимать надолго покинула его. Он выдернул спицу из своей груди и лёг в лужу своей крови. Девушка улыбалась. Никольский неотвратимо терял сознание. Упал занавес.

3. Старая женщина. Золотые мальчики.

"... выставка действительно разностильна, но ведь общеизвестно, что Санкт-Петербург - абсолютно не снобский город..." - вещало областное радио "Гардарика". - Боже, какой снобский бред! - с этими словами на устах Никольский проснулся, но не спешил шевелиться, стараясь запечатлеть в памяти все подробности сновидения этой ночи. Виделось что-то красивое и ужасное, но вспоминались только бессвязные фрагменты, обрывки. С сожалением крякнув, он откинул с себя пуховое одеяло, резко встал и, схватив левую ногу за пятку рукой, поскакал на одной ноге в ванную комнату. Надо было скорее отойти ото сна: на week-end запланирована масса дел. Зубная щётка выбеливала улыбку и массировала дёсны. Он обожал свои ровные белые зубы. Он один знал, что шестого зуба слева внизу не хватает. Больше этого никто не замечал: зуб удалили в шесть лет, когда он едва вырос, а соседние потом сблизились настолько, что совершенно скрыли сей досадный недостаток. Полоская щётку, Никольский с удовольствием клацнул пару раз своими режуще-перемалывающими поверхностями и, показав язык своему отражению, выскочил на кухню. "Сегодня понедельник, - бубнил дежурный астролог радио "Гардарика", - и поэтому звёзды не советуют..." "Как это понедельник?" Никольский выключил радио и, подойдя к будильнику, переключил его в режим календаря... - Пэ-нэ-дэ, - вслух прочитал Никольский и сел. Week-end... Куски сновидения, подобно стекляшкам калейдоскопа, пошуршали и сложились в абсурдную яркую картинку. Никольский поёжился: сон был страшный, но... но ведь лишь сон? А куда подевались двое суток? Понедельник... От травы таких глюков не бывает... Но - всё равно -, придя в контору, надо первым делом спустить траву в унитаз... Контора! Никольский вскочил и подбежал к телефону: - Макс, ты? Никольский. Прикрой от шефа... Не спрашивал ещё?.. Сейчас буду. Проспал. Да, спасибо... Стой!.. А там психолог наш на работу ходит? Да-да... Проблемы... Не успел, однако Никольский, положив трубку на рычаг, отдёрнуть от неё руку, как телефон зазвонил - резко и коротко. Поднеся трубку к уху и не сказав ещё "Алло", он услышал девичий голос, диктующий: - Проспект Газа, 13, квартира двадцать шесть. Приезжай. И гудки. Никольский раньше слышал этот голос дважды. И оба раза - во сне. Он вспомнил, что именно этот голос сказал: "Пойдём, не бойся меня". Он вспомнил, как именно этот голос сказал: "Брысь!" И вспомнил ещё, что двое суток продрых да ещё и на работу опаздывает. Быстро впрыгнув в рубаху, джинсы и туфли, он побежал - не в контору. Когда вагон метро нырнул со станции "Гостиный Двор" в темноту тоннеля, Никольский, наконец, попытался сосредоточиться, чтобы проанализировать события последних дней и хотя бы временно для себя решить, что происходит: сумасшествие, сон или какой-то сдвиг в самой реальности? Но мысли не удавалось углубиться в проблему: всё было так необычно, что он просто не умел об этом думать, не имел опыта мыслей на эту тему; в мозгу срабатывал какой-то предохранитель, и вместо мыслительного процесса Никольский погружался в ватное отупение. Только одна единственная мысль звучала в черепе чётко: "Меня уволят". "Следующая станция - "Нарвская"", - пропели щели в стенах вагона. Никольский ощутил, как задёргалось левое веко, и сжал кулаки и зубы, пытаясь подавить тик. Нарвская. Цунами эскалатора вынесло Никольского на поверхность. Он отшатнулся от левиафановой пасти Нарвских ворот и быстро пошёл по проспекту Газа, засунув руки в карманы и старательно избегая взглядов прохожих. Свернул в подворотню, вошёл на заплёванную поколениями чёрную лестницу. Картинки: она взбегает по эскалатору, она берёт его за руку... Двадцать шестая квартира. Яркое воспоминание боли дёрнуло спазмом желудок. Никольский поискал глазами кнопку электрозвонка. Дверь открылась. Коричневая облупившаяся дверь; слои краски лезли друг из-под друга, как двадцать девять промозглых десятилетий этого ненастоящего города. Да, дверь открылась. Девчонка стояла в дверном проёме. На ней была белая майка. Глаза Никольского впились в её ключицы, рука застыла, не дотянувшись до кнопки звонка. Всё внутри замерло и испугалось - только крохотный огонёк души, о существовании которой Никольский неделю назад и не подозревал, зашевелился где-то возле сердца, горло постепенно оттаяло (девочка всё это время - а, казалось, прошло минут семь - спокойно стояла и смотрела Никольскому в лицо), и он сказал ей: "Здравствуйте..." Получилось сипло и странно. Лицо незнакомки осветилось улыбкой, от которой в мозгу и где-то в левом плече Никольского появилось ощущение, которое хотелось назвать счастьем. Он поёжился. Девушка взяла его за пряжку ремня и отошла на несколько шагов. Никольский потянулся следом. Покрытая слоями веков дверь закрылась, как дверь ракеты в "Звезде КЭЦ", отрезая его от мира, в реальности которого он уже начинал сомневаться. "Почему я молчу?" - удивился Никольский своему поведению и ощутил, что покраснел. Смутившись своей краснотой, он забегал глазами в поисках чего-нибудь, о чём можно было бы заговорить, но лишь ещё более растерялся. Девочка завела его в комнату - ковёр, софа, буфет с какой-то посудой, полка с десятком книг - , отпустила его ремень и быстро стянула с себя майку. Никольский почувствовал стремительно растущую эрекцию. Девочка лаской скользнула к выключателю и погасила свет. Темно стало неправдоподобно. Никольский вдруг понял, что в комнате нету окон. Кто-то взял его за руки, и электричество благоговения прошло опять через его тело. Руки влекли его куда-то, он шёл, руки ловко освободили его тело от одежды, потянули на себя, вниз, он лёг, он почувствовал своим телом её тело и почти сошёл с ума от тех ощущений, что овладели его телом и завертели его сознание. Вдруг тёплое и влажное (пизда) втянуло окончание его члена. Он затаился, ощущая совершенно божественных ощущений - ведь если от касания рук такое было!.. - но пизда показалась ему обычной. Он глубже вошёл и задвигался... Пизда, как пизда - непримечательная, хлюпающая, напоминающая горячий компот. Выскочив из этого, обманувшего его ожидания, места, он на память ринулся к двери, нащупал выключатель, щёлкнул... Свет! На софе лежала женщина лет изрядно за сорок, а то и пятидесяти, с лицом и телом, сильно избитыми жизнью. На её бледных ногах синели варикозные вены, меж этих ног разверзалось обычное, а девчонка стояла тихонько в углу и беззвучно смеялась, голая и сияющая невидимым светом. Бешенство не успело овладеть рассудком Никольского, девочка подскочила к нему, взяла его за руку. - Не одевайся, не надо... Давай кофе пить! И прошлёпала босыми ножками в сторону кухни. Никольский пошёл за ней следом, сел голой задницей на отрезвляюще холодный табурет, принял из рук своего наваждения чашку с дымящимся кофе, отпил... - Только не надо меня больше убивать... Пожалуйста... - Он смотрел на неё с такой мольбою, что отдыхали все православные и старообрядческие фанатики передвижников. Она засмеялась... Никольский нервно дёрнул рукой, расплескал чуть-чуть кофе, отпил ещё, почувствовал невыносимую боль в желудке, удар в голову изнутри, в глазах побежали круги и волны, он уронил чашку, упал на пол, боль в животе становилась вселенной...