Фрося Коровина - [18]

Жаждущий новых знаний Петухов предложил после занятий устроить экскурсию по Фросиному дому, а потом написать о нем сочинение. Эта мысль Петру Сергеевичу понравилась. Поэтому по окончании уроков ученики Полевской школы двинулись по расчищенной дороге в Папаново.

Если летом ее было нетрудно отличить от окружающего пейзажа, то сейчас о существовании проселка говорили только гряды снега, убранного бульдозером на обочины. Но иногда сильная метель уничтожала и это отличие. Тогда бульдозерист, не помнивший точно, как идет дорога, придавал ей новые очертания и прокладывал некоторые ее куски по полям.

Шагая между сугробами, дети громко спорили о домах. Фрося доказывала, что под старой крышей жить уютнее. Петухов стоял за новые дома, от которых ничего не отваливается и где не нужно бояться, что вот-вот на макушку рухнет потолок. Жмыхову было все равно, где жить. Главное, чтобы вокруг имелось побольше всякой техники. Кроме того, он считал, что ремонтировать старый дом тоже интересно и что человек должен уметь работать не только головой, как Петухов, но и руками. На это замечание отличник обиделся и сказал, что недавно сколотил скворечник.

Так постепенно они перешли на тему нескорой весны, затем еще более далекого лета и заговорили о том, как хорошо в каникулы, когда можно ходить за грибами и купаться в Тошне. А над ними сияло прохладное белое солнце, похожее на слепленный богом огромный снежок. У горизонта, словно на обочине дороги, громоздились сугробы облаков. Снег на полях искрился так, будто по нему разбросаны миллионы драгоценных камней.

Через полчаса ребята увидели дым от печных папановских труб, затем сами трубы и, наконец, дома, к которым эти трубы приделаны. Дети поднялись на горку в начале деревни и, вразнобой хрустя снегом, двинулись к Фросиному дому. Хруст был такой громкий, что сквозь закрытое окно кривой избы донесся до Никанора, погруженного в неглубокий послеобеденный сон. Ему стало сниться, что он ест огромный, с себя ростом, сухарь.

Проходя мимо деревянного храма, Фрося рассказала одноклассникам, что он на целых три года моложе ее дома, и что крест наверху на самом деле просто прибит гвоздями.

Затем друзья миновали жилище отца Игнатия, крепкую избу кузнеца Милентия, и вдруг Фрося остановилась, широко раскрыв рот.

Ее дома, ее родного, уютного дома, который простоял на своем месте двести лет, не было. А в центре двора темнел огромный прямоугольник голой, очень черной земли, где стояли русская печь и «шведка», похожие на две обглоданные кости.

Фрося посмотрела вверх — может быть, дом улетел в небо, как ракета? Хотя с чего бы ему улетать? Они с бабушкой всегда обращались с ним хорошо, подметали его и ремонтировали. Аглая Ермолаевна даже ногу сломала из-за того, что хотела прибить назад упавший конек. Нет, тут, видимо, дело в другом. Фрося повернула к одноклассникам побледневшее лицо.

— Ребята, кажется, у нас с бабушкой дом украли!

Петухов удивленно пожал плечами.

— Разве дома крадут?

— Значит, крадут! — ответил Жмыхов и первым шагнул во двор.

Фрося и Петухов прошли в калитку следом и стали смотреть, как естественный троечник, то и дело пригибаясь, шныряет по развороченному огороду. Затем он бухнулся на четвереньки, внимательно разглядывая какие-то комья земли, и даже понюхал их.

— Это следы «Камазов»! — заключил он, посмотрев на друзей. — Точно говорю. Грузовиков было несколько. На них вашу хибару и увезли.

Фрося растерянно развела варежками.

— Но куда увезли? Кому нужно такое старье?

Нет, Фрося не хотела обидеть свой дом. Просто она, и правда, не могла понять, кто захочет жить там, где все время что-то ломается. Фрося, конечно, к такому давно привыкла, но вообще, это удовольствие особенное.

Тем временем Жмыхов вошел в границы не покрытой снегом земли и приподнял наваленные в центре доски. Он довольно долго что-то рассматривал под ними, а затем, бросив, отскочил в сторону.

— Ты чего? — удивился Петухов.

Естественный троечник испуганно показал на доски.

— Там, под ними, кажется, медведь!

— Это же Герасим! — крикнула Фрося и вдруг с ужасом вспомнила, что вчера забыла напоить его кофе.

Обозвав себя дурой, она бросилась к Жмыхову и стала расшвыривать доски, которыми работники музея заботливо прикрыли спуск в погреб.

Одноклассники с недоумением следили за действиями Фроси.

— Ты что делаешь? — сказал Жмыхов. — Сейчас же этот медведь вылезет и нас сожрет!

— Он ручной, — всхлипнула Фрося, у которой глаза были опять на мокром месте. — Он есть только бутерброды!

Отбросив последнюю доску, она сунула голову в погреб. В полумраке тускло блестели крышки банок, похожие на огромные золотые монеты. Они широким полукольцом огибали медведя, который спал, обняв бочку с квашеной капустой.

— Герасик, — тихонько позвала Фрося, — ты спишь?

Медведь повозился, звякнув банками, громко чмокнул, но глаз не открыл. Ему снилось, что сейчас лето и он спит на согретой солнцем поленнице своего хозяина Филимона.

Фрося вынула голову из погреба и снова аккуратно прикрыла его досками.

— Что ж ты нам про своего медведя ничего не говорила? — укоризненно спросил Жмыхов. — Я, может, всю жизнь мечтал с медведем подружиться!