Фронда - [45]

Разумеется, появившееся на прилавках разнообразие стимулировало работников торговли на различные махинации, дабы оставаться при своих интересах. В 1935 году, дабы усилить контроль за работниками торговли, в магазинах завели «жалобные книги». Но вряд ли комариный писк покупателя мог одолеть всю торгашескую систему, которой физически был выгоден дефицит. Где нехватка – там воровство.

Недобросовестные люди воровали даже во время войны, несмотря на законы военного времени. Отнюдь не симпатизировавшая Советской власти Л. Чуковская свидетельствовала: «Государство, надо признать, щедро снабжало детские дома хлебом, молоком, мясом, одеялами, одеждой, даже яблоками и виноградом, но щедрость имела и свою дурную сторону: воры устраивались в детские дома кто завхозом, кто поваром, а кто и директором…» – и это в разгар сталинской диктатуры, во время кровавой войны: «Воровство во время войны приняло в Ташкенте (и, конечно не только там) чудовищные, гомерические размеры. Помню случай, когда полуторатонка, груженная пальтишками, вся, целиком, не заезжая в ворота детского дома, проследовала на рынок. Помню, как строительный материал, посланный для ремонта зимних спален, весь, целиком, пошел на постройку нового дома: во дворе вырос персональный дом директора» (74). Вспоминается мысль великого полководца Александра Васильевича Суворова, что любого интенданта после трех лет службы можно расстреливать без суда.

И еще одно свидетельство тайной жизни советского общепита, не боявшейся ни Сталина, ни Хрущева, ни тюрем, ни черта лысого: «Согласно неписанным нормам, работникам общепита разрешалось присваивать безнаказанно (т. е. недокладывать, недоливать, недовешивать и т. д.) до восьми процентов исходных продуктов – масла, сахара, мяса, овощей и всего другого. Если при проверке обнаруживалось превышение этой нормы, то составлялся акт о хищении. Так выглядела узаконенная приплата рабочему классу в этой сфере, хотя львиная доля доставалась администрации» (75).

Куда девались накопленные (вернее, украденные средства)? Основные деньги ведь не на сметане зарабатывались, а на алмазах, антиквариате, контрабандной икре. Не все можно было промотать, прокутить, обвешать коврами или золотом. Богатства накапливались десятилетиями и настойчиво требовали легализации. Они искали выход из душной системы, в которой нельзя было даже построить дом больше установленных нормативов.

Логично перебросить мостик между теми дельцами, которые наживались на войне, на людском горе или просто на тухлой осетрине в театральном буфете, со многими собственниками приватизированных в начале 90-х годов заводов и фабрик. Непонятно только, как в этой мутной, вороватой среде подпольных дельцов либеральная интеллигенция эпохи перестройки умудрилась узреть типаж «настоящего хозяина». Проверка воровских навыков реальной жизнью закончилась разграблением бюджета, кражей муниципальной собственности, проданными на металлолом заводами. Она и не могла закончиться иначе, и я не вижу убедительных доводов, почему построенное с такими чудовищными жертвами при Сталине, должно было достаться всяким прохвостам.

VII

Мы рассматриваем как раз тот нечастый случай, когда экономические изменения были продиктованы политической волей. То есть в их основе все же были экономические причины, но великий скачок из полуфеодализма в социализм оказался навязан народу сверху. И теперь самое время вспомнить «вождя всех времен и народов». «Стороны той государь, Генеральный секретарь», – как иронизировал в своих записных книжках В. Ерофеев. Наверное, для начала нужно напомнить, что Сталин и его окружение были в то время вовсе не старые люди. Так, в судьбоносном 1941 Сталину исполнилось 62 года, Молотову – 51, Кагановичу – 48, Берии – 40, Хрущеву – 47, Микояну – 46 лет. А в рассматриваемый период середины тридцатых им и того меньше.

Политические изменения середины тридцатых, инициированные Сталиным, меньше бросались в глаза, нежели очевидные всем экономические промахи или достижения, однако, если присмотреться, мы можем увидеть и важные приметы политической либерализации режима, позволяющие назвать то время «первой оттепелью». Парадокс, но накануне «великого террора» режим в стране реально становился более либеральным и терпимым. Кого же коснулись послабления? Вот здесь начинается самое интересное.

29 декабря 1935 года были отменены ограничения для поступающих в вузы по социальному признаку – как мы помним, множество людей из бывших привилегированных слоев населения этого права в двадцатые годы были лишены.

21 апреля 1936 года отменены ограничения для казаков служить в Красной армии. Восстанавливались казачьи части с их старой традиционной формой – цветными (красные для донцов, синие для кубанцев) околышками фуражек и лампасами, с папахами, кубанками и бешметами. Надо понимать, что для революционный мифологии того времени слово «казаки» было по сути синонимом слова «белогвардейцы» или «враги».

За две недели до того – 4 апреля 1936 года – конец дела «Промпартии». Л. Рамзина, В. Ларичева, В. Огнева и других довольно известных инженеров, осужденных на 10 лет по этому делу, не просто помиловали, но и восстановили «во всех политических и гражданских правах». Соответственно, последовала ответная положительная реакция старой технической интеллигенции.