Фромон младший и Рислер старший - [3]

Он, еще бледней, чем она, отвечал:

— Нет, я не лгу. На этом браке настоял мой дядя. Он был при смерти… вы уехали… Я не посмел отказать ему.

Рислер издали любовался ими.

Как она хороша! Как прекрасно они танцуют!

Заметив его, танцующие разошлись, н Сидони поспешила подойти к мужу.

— Это вы?.. Что вы здесь делаете?.. Вас ищут всюду. Почему вы не там?

Говоря это, она очаровательным движением нетерпеливой женщины поправляла узел его галстука. Рислер таял от восторга и украдкой улыбался Сигизмунду: он был счастлив от прикосновения этой маленькой, затянутой в перчатку ручки и потому не заметил, как дрожали ее тонкие пальчики.

— Возьмите меня под руку, — сказала Сидони, и они вошли в зал.

Белое платье с длинным шлейфом подчеркивало неуклюжесть плохо сидевшего, сшитого не по фигуре черного фрака. Но фрака не поправишь, как узел галстука, — с этим ничего уже нельзя было поделать. Они кланялись на ходу заискивающе улыбавшимся им людям, и Сидони на минуту испытала чувство гордости, удовлетворенного тщеславия. К сожалению, это длилось недолго. В одном из уголков гостиной сидела молодая красивая женщина; ее никто не приглашал, и она смотрела на танцы спокойным взглядом, светившимся радостью первого материнства. Заметив ее, Рислер направился прямо к ней и заставил Сидони сесть рядом. Излишне говорить, что это была «мадам Шорш». С какой другой женщиной стал бы он говорить так почтительно и нежно? В чью другую руку вложил бы он руку своей Сидони, сказав: «Вы будете любить ее, да? Вы такая добрая!.. Она так нуждается в ваших советах, в вашем знании света!..»

— Но ведь мы с Сидони старые подруги. Конечно, мы по-прежнему будем любить друг друга…

И ее спокойный, открытый взгляд искал — но тщетно — взгляда старой подруги.

Рислер, не знавший женщин и привыкший обращаться с Сидони, как с ребенком, продолжал тем же тоном:

— Бери с нее пример, малютка… На свете нет другой такой женщины, как мадам Шорш… Она вся в отца… Настоящая Фромон!..

Сидони, опустив глаза, молча кивала головой, и только едва уловимая дрожь пробегала от носка ее атласного башмачка до последнего стебелька флердоранжа. Но Рислер ничего не видел. Волнение, бал, музыка, цветы, свет… Он опьянел, потерял голову. Он думал, что и все остальные упиваются окружающей его атмосферой безграничного счастья. Он не замечал ни мелкой зависти, ни мелкой ненависти, реявших над головами всех этих разодетых людей.

Не видел он Делобеля, который, заложив одну руку за жилет, а другую, со шляпой, держа у бедра, стоял, прислонившись к камину, изнемогая от бесконечного позирования: время шло, а никто и не думал воспользоваться его дарованием. Не видел он и мрачного Шеба, который томился, переходя из комнаты в комнату, больше чем когда-либо обозленный на Фромонов… Ох, уж эти Фромоны! Какое место занимали они на свадьбе!.. Они были здесь все с женами, детьми, друзьями и друзьями друзей… Как будто это свадьба кого-нибудь из членов их семьи!.. Кто интересовался Рислерами или Шебами?.. Его, отца, даже не представили!.. Но больше всего бесило маленького человечка поведение г-жи Шеб, которая, сверкая своим атласным переливчатым платьем, расточала направо и налево материнские гордые улыбки.

Впрочем, как это бывает почти на всех свадьбах, здесь оказалось два различных потока; они соприкасались, но не сливались. Один из них скоро уступил место другому. «Эти Фромоны», так раздражавшие Шеба и составлявшие аристократию бала, а также председатель торговой палаты, старшина стряпчих, известный шоколадный фабрикант (депутат Законодательного корпуса) и миллионер Гардинуа — все они удалились вскоре после полуночи. Вслед за ними уехали в своей карете и Жорж Фромон с женой. Остались только гости Рислеров и Шебов, и праздник сразу изменил характер, стал более шумным.

Знаменитый Делобель, устав ждать приглашения, решил попросить себя сам и, пока все толпились у буфета перед чашками шоколада и стаканами пунша, начал громовым голосом монолог Рюи Блаза: «Приятного аппетита, господа!».[2] Дамы в скромных дешевых туалетах расположились на скамьях, довольные, что пришел наконец их черед показать себя, а молодые лавочники, горя желанием щегольнуть, отважились развлечься кадрилью. Новобрачной давно уже хотелось уехать. Наконец она исчезла с Рислером и г-жой Шеб. Зато г-на Шеба, который вновь обрел всю свою важность, невозможно было увести. Ведь надо же было кому-нибудь принимать гостей, черт возьми! И смею вас уверить, он добросовестно взялся за дело. Красный, возбужденный, он суетился, он был неугомонен; в его поведении чувствовалось что-то бунтарское. Снизу было слышно, как он разговаривал о политике с метрдотелем Вефура и все такие смелые речи!..

…Свадебная карета тяжело катилась по безлюдным улицам по направлению к Маре. Осовевший кучер едва натягивал белые вожжи.

Г-жа Шеб болтала без умолку. Она перечисляла все поразившие ее подробности этого достопамятного дня и особенно восторгалась обедом, заурядное меню которого казалось ей верхом роскоши. Сидони, забившись в угол кареты, вся ушла в свои мысли, а Рислер, сидевший напротив нее, хоть и не повторял больше: «Я счастлив», — ощущал это всем своим существом. Он попробовал было завладеть маленькой белой ручкой, опиравшейся на приподнятое стекло, но ее быстро отдернули, и он замер в немом обожании.