Фридрих Великий - [89]

Кое-кто находил беседы в Сан-Суси несколько натянутыми и претенциозными в своей порой казавшейся показной, вычурной изысканности. Они, однако, устраивали Фридриха, ужасно скучавшего по собеседникам, когда те уезжали.

После обеда до начала процедуры подписания бумаг Фридрих гулял или ездил верхом. У него случались сильные приступы ипохондрии, необъяснимого страха болезни, и он очень внимательно относился к своему здоровью. Его письма к Фредерсдорфу полны сообщений и указаний на этот счет. Он сильно страдал от желудочных колик, верил в пользу регулярных физических упражнений.

Во время прогулок Фридриха сопровождал один из придворных. Эта привилегия была не из желанных, поскольку король ходил очень быстро и его всегда раздражала медлительность компаньона. Когда он ездил верхом, его обычно сопровождал лишь конюх. Говорили, что его езда не отличалась элегантностью и явно ему надоедала. Однако он ездил смело и быстро, пришпоривая коня, чтобы разогнать его в галоп. Фридрих любил лошадей, предпочитая вороных и гнедых английских пород, хотя не забывал и старого Мольвиц-Грея. Король лично придумывал лошадям имена. Двумя его многолетними любимцами были Цезарь, умерший незадолго до самого Фридриха, и Цербер, особенная привязанность Фридриха, который в течение почти всей Семилетней войны ходил у него под седлом. Он любил своих коней и всегда беспокоился о них в походах; и хотя скакал на Цезаре или Цербере на марше, перед боем менял их на других. Против правил он приказал седлать Цербера в августовский день 1759 года, когда состоялся бой у Кунерсдорфа, ставший одним из самых страшных поражений Фридриха. В последнюю минуту что-то заставило его передумать, и он сел на другого коня, Сципиона. Сципион в бою был ранен. Цербер остался невредимым.

Фридрих продолжал ездить верхом всю жизнь, по, став старше, прежде чем сесть в седло, заставлял в течение получаса объезжать выбранного коня. В сражениях его лошадей часто ранили; а у Хотузица, Гогенфридберга, Гохкирха, Лейпцига и Торгау — убивали. Единственное серьезное происшествие, правда, не в бою, случилось с ним в 1755 году в Потсдаме, когда он ехал в Сан-Суси, чтобы навестить мать, вдовствующую королеву. Король был на повой лошади и неудачно упал с нее, ударившись головой. Он быстро оправился и — что характерно для него — не стал винить никого, кроме себя, за такую неловкость. Однажды, проскакав галопом от Потсдама до Шарлоттенбурга, он упал прямо перед замком, в песок. «Конь не виноват», — тут же сказал он обеспокоенному шталмейстеру. «Ну-ка берегись, не лезьте под копыта!» — кричал он стайкам мальчишек, которые собирались вокруг, когда он выезжал из ворот Потсдама. «Вам сюда, Ваше величество, — галдели они. — Вот сюда! Мы покажем вам дорогу!»

А по вечерам, как когда-то в колонии Ремюсберга, был ужин — неформальный, приятный — и музыка. Фридрих иногда ужинал в маленькой комнате в Сан-Суси, где стол был сделан так, что опускался вниз для перемены блюд, поэтому слуги в комнате не присутствовали.

Особая заслуга монархии в том, что, когда в ней присутствует необходимая доля автократии, а во главе ее стоит высокообразованный и утонченный государь, она способна но инициативе монарха собрать целое созвездие выдающихся людей и образовать из них блестящий двор. Его личный патронаж, не требующий никакого чиновничьего участия, открывает возможность смелого выбора и обеспечивает им содержание; поощрение с его стороны освобождает и подвигает ученого или художника к свершениям гораздо энергичнее, чем какая-либо бюрократия или рыночные отношения. Так было при королях династии Стюартов, особенно при Якове I и его сыне, пока его самым печальным образом не захватила политика. То же можно сказать и о Людовике XIV. Так же было и при Фридрихе, более ограниченном с финансовой точки зрения, однако обладавшем не менее развитым вкусом.

При дворе прусского короля было сравнительно немного развлечений, но музыка продолжала играть огромную роль в его жизни. Игра на флейте способствовала развитию сутулости и особой посадке головы, известным но многим портретам. Он любил импровизировать, прохаживаясь но комнатам перед утренним визитом кабинет-секретаря, считая, что немного игры на флейте стимулирует работу ума и воображения. Его адажио, медленные движения восхищали всех. Ему всегда нравилось сочинять — сопаты, фуги, церковную музыку.

Как исполнитель, подобно многим другим, он иногда допускал ошибки. Однажды выдающийся придворный музыкант Иоганн Иоахим Кванц, флейтист и дирижер, приехавший в Берлин еще при Фридрихе Вильгельме — мать Фридриха переманила его из Дрездена для обучения кронпринца, — присутствовал на концерте оркестра, в котором играл и Фридрих. Он исполнял соло на флейте в новой, еще не отрепетированной пьесе, допустил ошибку и сбился. Кванц, не отличавшийся терпением и тактом, скорее профессиональный музыкант, чем придворный, громко хмыкнул. Карл Филипп Иммануил Бах, сын великого Иоганна Себастьяна, также находился при дворе Фридриха и постарался сгладить неловкость, сымпровизировав несколько фраз на фортепиано. Остальные музыканты невозмутимо продолжали играть, и Фридрих закончил свое соло. Первой скрипкой был Франц Бенда, один из двух великих братьев-музыкантов при дворе прусского короля; Фридрих попросил его несколько дней спустя честно сказать, правда ли, что он переврал пьесу, допустил ошибку.