Фридрих Великий - [69]

[110].

К 9 часам утра все было закопчено. Фридрих победил, и он заслужил эту победу. Несмотря на то что сражение развивалось не так, как было запланировано, его замысел удался. Король верно решил дождаться, пока Карл Лотарингский выйдет на равнину, прежде чем начинать сражение; использовал ночное время, чтобы скрыть подход своей армии, и смог нанести первые удары, когда противник еще разворачивал войска. Поняв, что продвинуть главные силы так далеко на север, как того требовал его план, невозможно и на его правом фланге неизбежно кавалерийское сражение, он очень умно и эффективно «подпитывал» его. Затем Фридрих изменил главное направление атаки по сравнению с избранным ранее, согласившись-с предложениями Ангальт-Дессауского. Стремление упрямо придерживаться заранее выработанного плана при изменившихся определяющих факторах является крупным недостатком, Фридрих им не страдал. Он умел видеть вещи такими, какие они есть, и в предутренней мгле Гогенфридберга сохранил эту способность.

Завершающая часть сражения была героической. Солдаты Байрейтского драгунского полка под дробь полковых барабанов торжественно внесли 50 захваченных знамен и штандартов противника через арочные ворота замка Ропсток и склонили их, проходя мимо короля, находящегося там вместе со своим штабом. Потери Фридриха составили 900 человек убитыми и 3800 ранеными. У австрийцев и саксонцев — 13 800 человек[111], в том числе 3000 убитыми.

Под Гогенфридбергом была одержана бесспорная победа. Данное Фридрихом описание происходившего на каждом конкретном участке поля боя, возможно, и не было точно в деталях, но его восторженность — «ипе des plus grandes actions qu’ily а еu»[112] — конечно, понятна. Потери каждой из сторон говорили сами за себя. Скорость, с которой сражение было завершено, казалась необычной и впечатляющей. Пруссаки господствовали на поле боя. Подевильсу Фридрих скромно написал: «J’espére que vous serez content de moi!»[113] А когда он услышал о намерении Вольтера сочинить поэму об этом триумфе, то сообщил Рутенбургу в Париж, что предпочел бы получить копию последней переработки «Орлеанской девственницы», официально не опубликованной сатирической поэмы[114].

Фридриха критиковали не в первый и не в последний раз за то, что он не смог воспользоваться победой при Гогенфрид-берге, позволил разбитому противнику слишком легко отступить и таким образом восстановить силы. Этот бой должен был стать «одним хорошим сражением, которое закончит все дело», как и хотел он сам. Вместо этого король двинул прусскую армию вперед через горы в Богемию и потратил часть лета 1745 года на марши и контрмарши; в надежде измотать противника угрожал ему то тут, то там; забирал фураж и припасы и лишал тем самым его снабжения. Однако, поступая так, он утомил свою армию не меньше, чем неприятельскую. Критика такого рода игнорирует замыслы полководца, полного надежд и ожиданий, идей и планов. В то время Фридрих, несомненно, надеялся на мир и рассчитывал, что крушение оперативных планов приведет австрийцев к той же мысли.

И еще одно обстоятельство после сражения у Гогенфридберга вменяли в вину Фридриху. Он приказал своей кавалерии не знать пощады в самый разгар битвы. Прусский король отрицал это; он требовал всего лишь, чтобы кавалерия не отвлекалась от боя и преследования и не брала пленных. Критики же решили, что его намерением было уничтожение сдавшихся солдат противника, то есть он действовал не по правилам войны. Это все очень неопределенно, как и многие вещи на войне и мемуары о них. Приказы Фридриха по духу были весьма гуманны: забота о раненых, в том числе раненых солдатах противника. Кажется маловероятным, что он отошел от этих принципов во время сражения при Гогенфридберге. К рассказам о зверствах и военных преступлениях лучше подходить осторожно, и не потому, что в любой армии и в любой войне достаточно тому примеров, а потому что записи и соответствующие обвинения всегда в высшей степени выборочны. Злобу, страх, желание мести, путаницу, особые обстоятельства и жестокость, присущие сражению, трудно справедливо описать или понять в более спокойное время. В прусской армии существовала, как выразился сам Фридрих, «ипе haine поп pareille contre les Saxons»[115]; король в июле написал Манифест, где перечислялись преступления саксонцев в Силезии и приводились факты, свидетельствовавшие об агрессии Саксонии в поддержку Марии Терезии. Какими бы ни были его приказы и оправдания, король разделял настроение своей армии. Может, лучше оставить этот вопрос в покое.

Глава 8 ВОЕННЫЙ ФИЛОСОФ

Гогенфридберг способствовал летом 1745 года благоприятному для Фридриха развитию событий. Австрия, а также непримиримость Марии Терезии вызывали в Лондоне все большее раздражение. Англию никогда особо не заботило истинное состояние силезского вопроса: то, что Австрия продолжает выяснять отношения с Пруссией, для британцев означало, что она отвлекается от действий против Франции, ее главного противника. В Лондоне знали о надеждах Фридриха на наступление французов в Западной Германии против Ганновера как на механизм давления на Британию, субсидирующую его противников, а также способ отвлечь внимание Австрии от Богемии. Это, естественно, вызывало негодование: Ганновер, находившийся в непосредственной близости от Пруссии, был чувствительным вопросом для Британского двора и правительства. Георг II не любил племянника и не доверял ему. Тем не менее продолжавшаяся война между Австрией и Пруссией не представляла интереса для Британии. Такое настроение вполне устраивало Фридриха, уже давно искавшего британского посредничества в вопросе установления мира на выгодных для него условиях.