Фридрих Барбаросса - [75]
Наряду с вышесказанным — и это, без сомнения, особенно примечательная характерная черта политики Фридриха Барбароссы относительно имперской Италии — необходимо все же в первую очередь обратить внимание на ряд новаций в его методах господства. Речь при этом идет прежде всего о создании его собственной организации управления Империей, которая распознается на многих уровнях в очень типичных формах своего проявления>[495]. Имея в виду самый высокий уровень, следует начать с института имперских легатов, которые, снабженные обширными юридическими, но в особенности политическими полномочиями и предписаниями, распространяли свою активность на большие части королевства. В результате возник вид управляющей инстанции, исполнявшей обязанности императора, которая таким образом могла воспользоваться его правами и во время его отсутствия в Италии или в какой-то определенной части этой области. Эти функции имперского легата хорошо подтверждаются мероприятиями архиепископа Кёльнского Райнальда фон Дасселя, а позднее также и архиепископа Майнцского Кристиана фон Буха в шестидесятые и семидесятые годы XII столетия>[496]. Определенно полномочия в сфере юрисдикции, но едва ли далеко заходящая политическая компетенция полагались выступившим также в 1160-е годы придворным викариям, таким, как епископ Герман Верденский>[497], на что ясно указывает их титул с добавлением ad iustitias facietidas.
Решения рейхстага в Ронкалье осенью 1158 года, которые во многом должны расцениваться как поворот в итальянской политике Барбароссы или как, собственно, ее начало, привели в будущем к непосредственному влиянию Империи на власть консулата, до сих пор развивавшуюся в городах самостоятельно. При этом обнаруживаются разные виды такого влияния, которые в соответствующей своей характеристике являются отражением политических условий, но также и локальных, институциональных предпосылок. Сначала, где-то на рубеже 1158 и 1159 годов, произошло следующее: коллегия консулов в некоторых городах, например в Лоди, Кремоне и Пьяченце — после предварительной проверки этих лиц, — была санкционирована государем в такой форме, чтобы назначать туда людей как императорских potestates. За этим, без сомнения, скрывалось особенно настойчивое воздействие имперских властей на состав городского правления. Вскоре это должно было привести к новым волнениям (Милан, Пьяченца). В различных городах, расположенных по Виа Эмилия, но также в Вероне и в части Средней Италии, где с начала пятидесятых годов XII века явно вне всякой зависимости от Империи возникли городские режимы единоличного правления>[498], штауфеновский император мастерски использовал эти местные условия. Помимо прочего, возможно, было проще сохранять влияние на отдельную персону, чем на коллегию с чаще всего особым соотношением интересов и разнородной партийной солидарностью. В отношении же городов, на деле доказавших верность Империи, та затем позволяла себе в жестких столкновениях эпохи ослабить узду. Они получали утверждение избранных консулатов с назначением вполне выполнимого годового ценза за сохраняемые суверенные права (ценз за регалии) или даже без его назначения.
Непосредственное влияние Империи на имперскую Италию существенно усилилось прежде всего с момента триумфа над Миланом, которому в марте 1162 года довелось пережить горькую судьбу разрушенного города. Применительно к городам это привело к назначению внешних, нередко немецких подеста (производное от potestas), которые действовали или наряду с сохранявшимися коллегиумами городских консулов, или даже единовластно. Известно, например, о назначении в Пьяченцу саксонца Арнольда фон Дорштадта, которому итальянцы за его пегую бороду дали прозвище Barbavaria. Другая возможность состояла в том, чтобы подчинить одному должностному лицу Империи несколько городов (Маркварду фон Грумбаху — Брешиа и Бергамо), окрестную область таких городов (Ламберту фон Нимвегену — территорию Кремы в округе Лоди) или даже не вполне определяемые городами зоны с собственными владельческими признаками (графу Госвину фон Хайнсбергу — Сеприо и Мартезану, то есть местность, традиционно оспариваемую друг у друга Миланом и Комо). Выселенные из своего города миланцы, как давний наиболее опасный элемент ломбардской антиимперской оппозиции, были отданы в подчинение собственному подеста — сначала епископу Генриху Люттихскому (Льежскому), затем другим.
Хотя мероприятия этих должностных лиц Империи, неприкрытое использование хозяйственных и финансовых возможностей этой высокоразвитой области и городов в целях, преследуемых Империей, по своей жесткости едва ли отличались от тех, которые раньше применялись самими коммунами, действия зарубежных господ должны были вести к нарастающему негодованию>[499]. Напротив, штауфеновское имперское управление, распространившееся в то же самое время на Среднюю Италию, на этом пространстве нашло для себя благоприятные условия. Имевшиеся там структурные реалии — гораздо меньшее число центров коммунальной власти — делали более возможным вмешательство со стороны имперских властей. В Ломбардии нарастающее сопротивление должностным лицам государя, но также и, несомненно, неодинаковое обхождение с городами, например явное благоволение штауфеновской политики к Павии или Кремоне, приводили к беспорядкам, созданию питательной почвы для городских союзов и появлению их первых ростков, которые вскоре полноценно проявили себя как мощные силы противодействия штауфеновскому имперскому господству в лице Веронской лиги (Lega Veronese) на востоке Верхней Италии и Ломбардской лиги (Lega Lombarda) в главных ломбардских землях. Если в результате этого и потерпело неудачу утверждение собственного имперского управления в Ломбардии, и государь вынужден был в семидесятых и восьмидесятых годах XII века вступить на трудный путь компромисса с коммунами, то заключенный в 1183 году Констанцский мир, обозначивший конец многолетней борьбы, все-таки можно расценить как успех Империи. Отношения с миром коммун были тем самым направлены в упорядоченное русло, готовность обеих сторон к компромиссу привела к примирению. Мир обеспечил Империи не только налоговые сборы и, как следствие, финансовую базу штауфеновской политики, он и в политическом смысле открыл новые многообещающие возможности. Наряду с этим нельзя упускать из виду и благополучное сохранение возможностей для воздействия имперских властей на Среднюю Италию и влияния внутри нее: там в 1180-е годы структуры имперского управления смогли развиваться с определенным успехом и дальше.
