Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге - [31]
Здесь уместно спросить: как блестящему ученому Льюису, который, еще будучи атеистом, проводил массу времени в библиотеках Оксфорда, удалось избежать знакомства с новозаветными текстами, входящими в число важнейших книг в истории цивилизации? Льюис, несомненно, знал, что Иисусу Христу посвящено больше книг, нежели кому-либо еще во все времена, что о Нем писали римские и еврейские историки, и Он – не просто миф. И в самом деле, история Запада делит все события на те, что произошли до или после Его рождения. Может быть, отчасти это объясняется той «умышленной слепотой», которой, по его собственным словам, Льюис страдал до обретения веры.
Вечером 19 сентября 1931 года – быть может, то был важнейший вечер в его жизни – Льюис пригласил к себе на ужин двоих близких друзей: Дайсона и Толкина. Они говорили о мифах и метафорах. После ужина они гуляли по кампусу Оксфорда по живописной «тропе Адиссона». Эта дорога длиной в полтора километра, окруженная величественными буками, идет через поля, покрытые цветами, и сюда нередко забредают олени. Они беседовали в тот теплый спокойный вечер, было уже поздно, и в этот миг, как позже вспоминал Льюис, внезапно налетел ветер и опали первые листья. Трое друзей остановились в темноте и прислушались. Быть может, это имело символическое значение для Льюиса, который читал в Евангелии от Иоанна: «Ветер дует, где хочет. Ты звук его слышишь, но не знаешь, откуда он приходит и куда уходит» (Ин. 3:8). Они продолжали беседу, пока часы на Башне Магдалины не пробили трижды. Толкин, явно не ожидавший того, что уже так поздно, поспешил домой к жене. Льюис и Дайсон проговорили еще около часа.
Спустя двенадцать дней после того вечера Льюис писал Артуру Гривсу: «Я только что обратился… к бесспорной вере во Христа. В другой раз постараюсь это объяснить. Это имеет прямое отношение к моей ночной беседе с Дайсоном и Толкином»[192]. А вот слова из других писем: «Обратить разум было непросто»[193]; «Дайсон и Толкин, вот кто из людей стал причиной моего обращения»[194]. «Обращение имеет самые разные формы: иногда это резкое и драматическое событие (как у апостола Павла, блаженного Августина или Баньяна), иногда же оно идет постепенно и затрагивает разум (как в моем случае)»[195].
Но что же именно с ним произошло? Льюис пишет, что знает, «когда» это произошло, но не знает, «как». Он ехал на мотоцикле в зоопарк. «Когда мы выехали, – пишет он, – я не знал, что Иисус Христос – Сын Божий, а когда приехали – знал. Но в пути я ни о чем не думал. И эмоций особых не испытывал». И затем он употребляет поразительную, но всем понятную метафору: «Это больше походило на пробуждение после долгого сна, когда человек, все еще лежа в постели, начинает понимать, что он уже проснулся».
Действительно, все мы ежедневно совершаем, не понимая, как это происходит, переход от нереального мира сна и сновидений к миру бодрствования. Мы знаем, когда просыпаемся, и Льюис знал, когда именно он уверовал в Иисуса Христа. Он знал, что на это повлияли определенные люди и события – как знаем мы, что на наше пробуждение влияют обстоятельства – дневной свет, будильник… Но как неверующий становится верующим – или как мы переходим от сна к бодрствованию, – этого Льюис не мог объяснить, хотя хорошо умел выражать словами самые разные явления.
Льюис принял сознательное решение преодолеть свою «умышленную слепоту» и исследовать факты, а также решил отказаться от своей воли – и лишь после этого совершил переход от тьмы неверия (как он это называл) к свету реальности. Он проснулся.
Льюис настойчиво говорил о том, что его обращение было преимущественно «интеллектуальным», и пространно, в деталях описывает, что происходило с его мыслями. По дороге в зоопарк Льюис, как он старательно это объясняет, «не испытывал сильных эмоций… Вряд ли стоит говорить “эмоциональные”, говоря о самых важных событиях».
Мне как психиатру трудно поверить в то, что такие события совсем не включают в себя эмоции, даже в случае Льюиса. Чувствовать для нас легче, чем мыслить, и наши чувства нередко управляют нашими решениями и поведением больше, чем мысли. Быть может, травматические переживания детства в какой-то степени лишили Льюиса доступа к эмоциям. Это подтверждает его автобиография. Так, он отмечает: «Взлеты и падения в эмоциональной жизни отца… породили во мне, когда я еще не мог этого сформулировать, некоторое недоверие или неприязнь к чувствам как к чему-то неуютному, смущающему и даже опасному»[196].
Но разум, несомненно, сыграл важную роль в обращении Льюиса. Он понял, что его неверие основано на недостатке знаний. В одном письме вскоре после перехода к вере он объяснял это так: «Меня останавливало… скорее не то, что мне трудно поверить, но недостаток знаний… нельзя верить во что-либо, не зная, что это такое»
