Фреска - [14]

– Тетя Кати говорила, что он сбывает книги на барахолке, – сказала Сусу, глядя на мать поверх лохани. – Тетя Розика выставляет их на продажу каждую среду.

Янка в замешательстве опустилась на скамеечку. Прежде чем протянуть Жужанне кусок хлеба, она со всех сторон срезала корки, потому что Сусу их терпеть не могла, она ела только мякиш, и, если не было лишних глаз, Янка никогда не неволила дочку есть корки. Янка надкусила блестящую, узкую хлебную корочку. Тетушка Розика – сестра Кати, она ходит в папиных любимицах. Как и Анжу, она тоже из квартала Смоковой рощи, но, даром что «из бедных», не такая безбожница и нехристь, а слывет почтенной прихожанкой. Тетушка Рози обычно забирает у них остатки еды, хлебные корки, объедки, – все, что может сгодиться для скотины, каждый вторник появляется на дворе ее маленькая тележка. А по средам – базарный день на барахолке. Почему же тетушка Кати ни словом не намекнула ей? Но тут же Янка почувствовала, что благодарна ей за это: ну, а что бы ей, Янке, оставалось делать, если тетушка Кати ненароком обмолвилась бы? Ведь она ни за что не решилась бы оговорить Приемыша. Интересно, а серебряная ложечка, та самая, с которой она в детстве кормила Сусу, тоже уплыла из дома через их руки? С прошлого вторника ложечки как не бывало. Возвратила бы ее тетушка Рози, если бы Янка набралась смелости и предложила выкупить ложечку? Она так дорога ей, эта ложечка, Аннушка постоянно грызла ее, когда у нее резались зубки, и до того любила свою ложечку, что, если ее пытались кормить какой-нибудь другой, кашица моментально выплевывалась в лицо кормящему.

Янка набросила на кухонный стол одеяло для глажки, Сусу помогла ей расправить простыню, которая стелилась поверх одеяла, потом Янка достала из кухонного шкафа электрический утюг. Каждый раз она чувствовала себя растроганной, когда поднимала крышку картонной коробки и видела блестящие никелированные грани утюга. Это был первый и единственный подарок, который она получила от Ласло; на прошлое рождество минуло шесть лет. Янка включила утюг и принялась отглаживать платьишко Сусу.

Жужанна больше ни словом не обмолвилась, но фраза ее о воровстве Приемыша без ответа повисла в воздухе, и Янка, несмотря на полное замешательство, сознавала, что так вот – молча, трусливо – она по сути сказала Жужанне «да». Самая ужасная черта в со характере, что она никогда и ни о чем не решается высказаться определенно – твердо ответить «да» или «нет», – поэтому-то домашние и считают ее недалекой. А ведь она при желании всегда нашлась бы, что ответить, но Мамочка никогда не позволяла ей вступать в разговор, а пока она соберется с духом, говорить уже поздно. По этой причине Папа считал ее дурой, Ласло – глуповатой, а кроме того, в доме была Аннушка, у которой всегда и на все был готов ответ. Сусу теперь уверится в том, что Арпад – жулик, а она не осмелилась доказать дочери, что это не так.

Скоро двадцать лет, как Приемыш попал в их дом; недавно в самом низу коридорного шкафа Янка наткнулась на черную соломенную шляпу; эта шляпа была у Приемыша на голове, когда Папа на руках вынес мальчика из коляски и, донеся до столовой, поставил его на пол перед ними. На Арпаде тогда были большущие, на вырост, башмаки на толстой подошве, черная трикотажная рубаха и синие штаны, а на голове – черная широкополая соломенная шляпа. Аннушка какое-то время пристально разглядывала новичка, даже обошла вокруг него – будто любопытный зверек. Еще до того дня, как он водворился в доме, они знали, что он должен приехать, и ждали его, потому что тетя Гизелла, вдова папиного младшего брата, утонула в Тисе, а сына ее, их двоюродного братца, Папочка привезет к ним домой. «На время!» – пояснил Антал Гал, который тогда отбывал у них последний год своей службы. Аннушке в ту пору исполнилось девять, ей самой – почти двадцать, Арпаду шел пятый годик. Папа сказал, что она, Янка, должна заменить Арпаду мать, и Янка тотчас бросилась на поиски съестного, чтобы покормить мальчика, так как ничего более путного не пришло ей в голову» Аннушка же снова уселась за свой столик, за которым она готовила уроки, и не проронила пи слова. Арпад поел сладких галушек – она помнит даже, что именно готовила в тот день; вот ведь удивительно, сама она не большая охотница до еды, но кушанья всегда помнит досконально, – затем, когда Папа оставил их одних, Приемыш подошел к Аннушке. Аннушка на него не взглянула, она писала. Арпад схватил у нее учебник, но там не было картинок, и он бросил книгу. Янка подняла хрестоматию с пола и вытерла. Тут Арпад потянулся за карандашом, и Аннушка оторвала глаза от тетради: карандаши были ее самым большим сокровищем, она никому не позволяла притрагиваться к своему пеналу. Арпад попытался открыть пенал, Аннушка хлопнула его по руке. Арпад заревел, вбежал Папа, и Аннушка схлопотала затрещину; Папа сказал, что для такой жадной и бессердечной девочки, как она, самым подходящим наказанием послужит отдать насовсем все свои карандаши бедному сиротке. Арпад перестал хныкать, не сводя круглых, зареванных глаз с пенала. Аннушка прижала карандаши к груди и заявила: «Не дам». Боже, какой это был ужасный вечер! Аннушка брыкалась и царапалась, когда Папа отнимал у нее пенал. Тогда ее отодрали по-настоящему, дело уже не могло обойтись лишней затрещиной. Ужин проходил при общем молчании, Аннушку в наказание отправили ужинать на кухню, а Приемыш сидел на аннушкином месте и ел, поразительно много и поразительно неряшливо. Поглощая куски, он чавкал, и Папа тихо заметил Янке, чтобы та попробовала отучить Приемыша от дурной привычки. Ночевать его уложили вместе с ними в спальне, они с Аннушкой спали на двух больших кроватях, а Приемышу постелили на диване. Карандаши он на ночь засунул под диван, Аннушка же в тот вечер не пожелала прочесть молитву, она сразу ткнулась ничком, зарывшись лицом в подушку.