Фрекен Кайя - [8]

Фрекен Кайя невольно снова засмеялась.

— Вот, мама,— сказала она и сунула ей в руку несколько крон, все еще продолжая смеяться.

— По-прежнему кофточки? — спросил Грентофт.

— Да.

Теперь оба смеялись.

— Чему вы смеетесь? Скажите, чему вы смеетесь? — нетерпеливо спросила фру Кант.

— Вспоминаем былые дни.

Лицо Кайи просветлело.

— Да, вспоминаем былые дни,— сказала она.

Она даже не заметила, что, спускаясь на кухню, мимо открытых дверей, из которых валил дым и доносился гул, как из кабака, она стала что-то тихо напевать слабым, но чистым голосом, который совсем не вязался с ее одеревенелым обликом.

— Это вы, господин Оули? — спросила она.

Обхватив колени руками, Арне сидел на кухонном

столе, там, где прежде дежурили сестрицы Сундбю.

— Чего вы здесь сидите?

— Наблюдаю жизнь,— сказал он, отводя взгляд от танцующих.

— А почему бы вам туда не пойти? — бодро предложила Кайя.

Арне Оули немного помолчал, а потом сказал тихо:

— Не смею.

Фрекен Кайя вошла в комнату Оули. Там стояла дорожная сумка Грентофта, красивая и добротная. Она осмотрела все его вещи — футляр с тростями, аккуратно сложенные пледы — и улыбнулась: значит, он богат.

На тумбочке, у кровати, стояла фотография: Кайя взяла ее в руки — так вот она какая, его жена! — и долго ее разглядывала: хрупкая, изящная фигурка, тонкое лицо. Она никак не могла оторваться от этого снимка. Она и не подозревала, что еще может так страдать.

Кайя слышала, как Спарре сбежал вниз по Лестнице и громко позвал ее, но она стояла, не в силах двинуться с места. Спарре еще раз выкрикнул ее имя, и тогда она поставила фотографию на место и, как тень, прошла мимо Арне, который, опустив голову на колени, думал о чем-то своем.

Она слышала, как Спарре, рванув наверху дверь, грубо крикнул:

— Нам принесут, в конце концов, воду?

Она поднялась по лестнице и в дверях столкнулась с Спарре, который, разгоряченный от выпитого грога и пунша, снова крикнул ей, как прислуге:

— Где вода, я спрашиваю?!

Фрекен Кайя густо покраснела,— она увидела, что Грентофт стоит рядом,— и сказала, умирая от стыда и волнения, резким, исполненным.горечи голосом:

— Принесу, если вы попросите как надо.

И хлопнула дверью вслед ушедшему Спарре.

Грентофт побледнел от гнева.

— В наше время мы себе такого не позволяли,— сказал он,^ обращаясь к фру Гессинг, которая почуяла назревавший скандал и от нетерпения переступала с ноги на ногу.

— Да,— сказала она с фальшивым сочувствием, сквозь которое пробивалось удовлетворение,— но теперь ведь открылось столько пансионов, выбор так велик. А кроме того,— добавила она, многозначительно глядя на дверь, которую закрыла за собой Кайя,— здесь так шумно. Это тоже многих отпугивает.

Кайя снова вошла и тут же вышла,— она понесла наверх горячую воду для грога.

Грентофт проводил ее глазами. Когда она вернулась, он сказал:

— Надеюсь, вы выставите этого парня?

Кривая усмешка, больше похожая на судорогу, чем на улыбку, исказила лицо Кайн,

— Ах, за что? — сказала она. Она уже не думала о Спарре, она просто забыла про него.

Грентофт все не сводил с нее глаз, наблюдая, как она деловито ходила среди всех этих чужих людей: поставила подсвечник на рояль, за которым теперь сидела фру Кассэ, и взяла лампу, чтобы отнести ее в комнату к вдове Гессинг. В гостиной все еще сидели люди. Писатель, только что вернувшийся домой, стоял посреди комнаты в пальто и с шляпой в руке — он сразу включился в общий разговор. Фру Кассэ тем временем задремала. Гостиная напоминала вокзал перед приходом ночного поезда.

Наконец все же стали расходиться, и каждый получал в руки либо свечу, либо лампу. Сестрицы, чтобы привлечь внимание писателя, скатились вниз по перилам.

— Спокойной ночи, фрекен Кайя,— сказал Грентофт.

И он ушел.

Фрекен Кайя расставляла по местам стулья, пока фру Кант занималась ночным туалетом. Она сняла платье, мурлыча песенку. Кайя следила за ней глазами, а потом вдруг подошла, обняла и поцеловала.

— Кайя, какие у тебя жесткие руки,— сказала мать, недовольно высвобождаясь из ее объятий.

Кайя отошла. На мгновенье она почувствовала глухую боль, ей показалось, что слезы, которые она не успела выплакать за все эти годы, сдавливают ей грудь. Но тут она заметила Оули, который терпеливо ждал, сидя в углу.

И тогда она, ни слова не говоря, механически стала стелить ему на диване.

— Спокойной ночи, фрекен,— сказал он.

Она едва его услышала.

— Спокойной ночи.

Проходя мимо буфета, она вспомнила про цветы. Она ведь хотела поставить их к нему на тумбочку! Но теперь уже поздно. Грентофт, наверно, уже лег. Да, конечно, уже поздно. Она взяла ландыши и фиалки. «Отнесу цветы маме»,— подумала она и поставила их в гостиную, возле излюбленного места фру Кант.

Потом она пошла в свою каморку и так же механически постелила себе, взяв из кучи, сваленной в углу, постельное белье. Она выдвигала и задвигала ящики комода, чего-то ища, и вдруг засмеялась: она увидела мамины кофточки. Мать столько лет верит, что она их продает, а все они уже давно превратились в пыльные тряпки.

«Вы помните, помните, фрекен Кайя?»

Его смех, его веселый смех...

Она лежала в темноте, но не могла уснуть. Она слышала каждый звук в доме. Кто-то отворял и затворял двери. Она слышала, как стучали по водосточной трубе,— это официанты со свадьбы вызывали из мансард служанок. Кто-то спустился по черной лестнице. Хлопнула дверь во двор. В мансардах жизнь не умолкала.