Фредерик Рюйш и его дети - [22]

Здесь было темно, хоть глаз выколи. И тут же я пожалел о том, что проник сюда. В полной темноте тесного помещения меня охватила вдруг неосознанная, непонятно откуда взявшаяся паника. Мне вдруг стало нестерпимо страшно. Пистолет в руке не придавал уверенности, скорее наоборот: здесь было нечто другое, чему нет объяснения, от чего нет защиты, против чего бессильно оружие. Меня бросило в пот. Я чувствовал, что там, в беспросветной темноте дальнего угла, прячется что-то, быть может, жуткое и последнее в моей жизни. И в то же время я не мог выйти без того, чтобы не увидеть это. Я зашарил по стене рукой в поисках выключателя.

– Господи, да где же он?! – я подключил к поиску вторую руку с пистолетом. – Да где же он?!

И вдруг за моей спиной в беспросветной жуткой темноте что-то зашевелилось. Я окоченел от ужаса. Я не знал, что бывает так страшно, так невыносимо страшно. Что-то хлопнуло, чихнуло и коснулось моего плеча. Я вздрогнул и чуть не закричал от страха. Будучи совершенно неспособным к сопротивлению, настолько парализовал меня страх. Бой сердца сливался в беспрерывный гул.

– Это вы, дядя Сережа? – вдруг раздался шепот Марины. – Я здесь сойду с ума от страха.

– Господи, это ты! – я обернулся, широко открытыми глазами вглядываясь во мрак. – Выходи, ну, где ты там.

Маринины руки вдруг обвили в темноте мою шею, она прижалась ко мне всем телом.

– Как я ждала вас, – зашептала она с придыханием. – Я ждала вас так долго… Где вы были все это время?.. Мне кажется, я ждала вас всю жизнь.

Я обнимал ее в темноте, чувствовал запах ее волос, ощущал сквозь одежду податливость ее тела, слышал ее страстный шепот. И мне было хорошо… Мне было так хорошо, как не было хорошо никогда в жизни. И как не будет никогда… Вот сейчас, казалось, можно и умереть, вот сейчас нужно умереть…

Я тоже шептал что-то страстное, шептал слова, которых не знал раньше, которых не говорил никогда и никому и о существовании которых не подозревал. Это словно были слова с другим смыслом, другого языка и другого назначения. Возможно, это были обычные банальные слова любви, которые шепчут друг другу все влюбленные, слова затертые и блеклые, но в эту минуту приобретающие иной смысл, иное значение, иное звучание – усиленные в своей обыденности и простоте тысячекратно, идущие напрямую из души и попадающие в душу. Это общение двух душ и умственный отбор слов не имеет значения, неважно, что говорится в такую минуту. Все, что ни говорится на языке счастья, – правильно.

Сколько мы стояли так, обнявшись в темной комнате-тайнике, не знаю. Время перестало существовать. Время перестало существовать… Не было ни прошлого, ни будущего, было только сейчас…

Но что-то вдруг лопнуло, я вздрогнул, прислушался. В комнате кто-то ходил. Сколько ходил, не знаю. Но Марина смолкла и тоже насторожилась. Осторожные шаги за тонким ковром, поскрипывание половиц. Вот что-то загремело. Раздались негромкие чертыхания, после чего все стихло. Должно быть, человек остановился… А нет, вот опять заскрипели половицы – двинулся дальше.

Мы стояли с Мариной, не разжимая объятий, но между нами уже втиснулась тревога. Кто мог ходить по квартире, возможно, это ищут Марину. Нет! Теперь я не отдам эту девушку не только Леонтьеву и Шнуру, пусть хоть вся попса Москвы придет и попробует отнять ее у меня. Я чувствовал сейчас в себе огромную силу. В моих объятиях было самое дорогое, самое очаровательное, самое лучшее на Земле существо. И я не отдам ее никому. Никому!

За ковром кто-то закашлялся. Я медленно разжал объятия, но девушка не хотела отпускать меня, как в последний раз, прижимаясь ко мне еще сильнее. И я снова прижал ее к себе. Еще несколько минут из комнаты слышались шаги, после чего все стихло.

– Ушел, кажется, – наклонившись к ее ушку, проговорил я одними губами. Она прижалась ко мне еще крепче.

– Нужно пойти посмотреть, – сказал я.

Она промолчала.

– Я пойду посмотрю.

Марина закивала головой и ослабила объятия, но не отпускала. И я понимал ее, вот мы стоим сейчас, обнявшись с ней, и страшно разрушить это единение тел и душ. Страшно, что такое уже не повторится, не повторится никогда. Мне тоже было страшно, но здравый ум уже проснулся во мне. Я как можно нежнее, стараясь причинить девушке как можно меньше духовных страданий, насильно разжал ее объятия и медленно повернулся в сторону комнаты. Только сейчас я заметил, что рука продолжает сжимать рукоятку пистолета. Это придало смелости.

Я осторожно выглянул в щель между дверями и, слегка отогнув угол ковра дулом газового пистолета, выглянул в комнату. В комнате никого не было. В прихожей в некоторой задумчивости стоял высокий, незнакомый мне молодой человек с ярко-рыжими волосами. Постояв так с минуту, он повернулся и вышел на лестницу. Хлопнула входная дверь, стало тихо. Выждав еще минуту, я осторожно выбрался из комнаты-тайника. Держа пистолет наготове, обошел всю квартиру, но никого не обнаружил, закрыл замок на входной двери, после чего вернулся в комнату.

Марина сидела на стуле посреди неимоверного бардака и грустно смотрела в пол. Она была бледна и, кажется, понимала то же, что понимал сейчас и я.