Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - [284]

«Новый, 1945 год может стать годом величайших достижений в истории человечества, — говорилось в послании. — 1945-й может засвидетельствовать взятие в кольцо силами возмездия центра порочной силы империалистической Японии.

Но важнее всего — 1945-й может и должен засвидетельствовать начало образования всемирной организации мира...»

По заведенному порядку министры представили свои прошения об отставке, президент их отклонил, кроме одного. В день инаугурации он послал министру торговли Джесси Джоунсу письмо, отразившее сочетание высшей степени откровенности и притворства. «Дорогой Джесси, — начиналось письмо, — очень трудно писать это письмо. Во-первых, потому, что все эти годы нас связывала долгая дружба и прекрасные отношения, а также потому, что вы оказали правительству большие услуги и отлично выполняли все эти годы многие трудные поручения.

Генри Уоллис заслуживает почти любого поручения, которое он в состоянии, по собственному мнению, удовлетворительно выполнить. Хотя Уоллис не входил в список министров администрации, он приложил много сил для успеха нашего дела. Он хочет пост министра торговли и должен его занять. Только поэтому я прошу вас освободить свой пост для Генри. Однако президент подчеркивал, что гордится всем тем, что сделал Джесси.

«Я надеюсь, что в следующие несколько дней вы подумаете о новой подходящей для вас должности — имеется несколько вакансий должности посла — или о том, чтобы отдохнуть. Я делаю это предложение наряду с многими другими и надеюсь, вы сможете по размышлении поговорить с Эдом Стеттиниусом...» В сенате тотчас разыгралась драма.

Попыталась также уйти в отставку министр Перкинс, и она вознамерилась сделать это всерьез. Рузвельт отговаривал ее от этого шага. Она предлагала в качестве своих преемников Бирнса, Винанта и других, но Белый дом на это не реагировал. Наконец, в канун дня инаугурации Перкинс встретилась с президентом после заседания кабинета.

— Вы не считаете, — спросила она (как вспоминала позднее), — что будет лучше, если Эрли немедленно объявит о моей отставке? Я пойду и составлю текст заявления.

— Нет, Фрэнсис, вы не можете уйти сейчас, — ответил президент. — Я не смогу найти вам замену. Нет, не сейчас! Оставайтесь на своем месте и не говорите ничего больше. С вами все в порядке. — Затем он сжал ее руку в своей ладони и произнес усталым голосом: — Фрэнсис, вы поступили чертовски хорошо. Понимаю, чего вам это стоило. Понимаю, через что вам пришлось пройти. Спасибо.

В Вашингтоне распространились слухи, что администрация Рузвельта распадается: Бирнс и Моргентау конфликтуют по проблемам налогового законодательства; Гопкинс воспрепятствовал Бену Коэну стать советником при Государственном департаменте; Розенман готов уйти в отставку. Как всегда, это преувеличения, но для президента забот хватало. Он не мог уклониться даже от мелочных споров. Когда Лилиентал написал статью в «Нью-Йорк таймс мэгэзин» под заголовком «Нужны ли нам другие администрации долины Теннесси?» с положительным ответом на этот вопрос, Икес пожаловался шефу, что «этот профессиональный пропагандист» стремится давить на президента.

— Я не могу оставаться спокойным, когда он оказывает давление в скрытой форме, которое направлено главным образом против меня.

Рузвельт попросил Джонотана Дэниелса утрясти дело и «постараться удержать Лилиентала от поступков, раздражающих Икеса».

Фрэнсис Перкинс давно изучила президента; она находилась рядом с ним во время всех взлетов и падений его физического и политического состояния. Разговорам о его физической немощи придавала мало значения, но ее поразил вид президента на заседании кабинета накануне дня инаугурации. Лицо осунулось, седые волосы, безжизненный взгляд; костюм казался слишком просторным. И все же он выглядел веселым и счастливым. Только по окончании заседания, часа через два, она осознала, что у Рузвельта землистая кожа человека, страдающего хронической болезнью. Он поддерживает голову руками, шевелит синими губами; руки трясутся. Тем не менее способность восстанавливаться у Рузвельта столь велика, что на следующий день Лихи, постоянно наблюдавший президента, не обнаружил никаких отклонений в его физическом состоянии, а Лилиентал считал даже, что он выглядит прекрасно.

За несколько недель до дня выборов Рузвельт изучил историю президентских инаугураций и обнаружил более дюжины случаев, особенно в ранние годы существования республики, когда президенты присягали не на ступенях Капитолийского холма, а в других местах. Через неделю после выборов он с ликующим видом сообщил корреспондентам: главный завхоз конгресса сенатор Берд и его комитет выделили на инаугурацию 25 тысяч долларов, но он думает, что сэкономит «уйму денег...». «Полагаю, она обойдется менее чем в 2 тысячи долларов». Церемония состоится у южного портика Белого дома.

Один репортер спросил, будет ли проводиться парад.

— Нет, для кого проводить этот парад?

Двадцатого января 1945 года, в субботу, было холодно, небо заволокли свинцовые тучи. Несколько тысяч человек собрались на лужайке Белого дома, покрытой слежавшимся снегом. Оркестр морской пехоты, в парадной красной форме, отбивал марш «Приветствие шефу». Президент двигался в толпе, собравшейся у портика, покачиваясь в инвалидном кресле. Он сидел без какой-нибудь накидки или пальто. Затем к нему наклонились сын Джеймс и агент секретной службы. Рузвельт обхватил их шеи, и они приподняли его с неподвижными ногами настолько, чтобы он мог охватить взглядом собравшихся. Затем президент опустил руки, спокойно кивнул Джимми, обменялся рукопожатиями с Трумэном и повернулся лицом к верховному судье Стоуну. Президент смотрел на собравшихся из-за пелены падающего снега, затем обратил свой взор на памятник Вашингтону и высящийся за ним мемориал Джефферсона. Он четко и твердо произносил вслед за верховным судьей слова клятвы. Затем начал инаугурационную речь: