Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - [263]

Проблема, которая разъединяла участников конференции в Думбартон-Оукс, состояла, однако, не в противопоставлении «Большой четверки» другим странам мира, но во взаимоотношениях внутри ее самой. На первых заседаниях посол Громыко, глава советской делегации, выдвинул принцип единогласного голосования «Большой четверки» и держался этой позиции изо всех сил в последующие дни. Безобидное слово «единогласие» маскировало важную установку: агрессивная «Большая четверка», приняв принцип единогласия, использует право вето в отношении действий, направленных на защиту малых наций, или (и этот аспект не выпячивался) в отношении «Большой четверки» каких-нибудь других стран. В вопросе о вето американцы колебались — не могли забыть призрак сенатского изоляционизма, — но в Думбартон-Оукс заняли позицию, предполагавшую, что стороне, вовлеченной в спор с большой или малой страной, не разрешается голосовать по данному вопросу. Громыко, как и ожидалось, резко отверг ограниченное право вето, но затем вынес на обсуждение (гром среди ясного неба) требование, чтобы в новой организации заседали все шестнадцать советских республик[3].

— Боже мой! — воскликнул Рузвельт, когда Стеттиниус доложил ему о советском требовании.

Он попросил помощника государственного секретаря сообщить Громыко, что подобное предложение (названное во избежание огласки «Х-проблема») уничтожит шансы одобрить идею создания новых Объединенных Наций сенатом или американцами. Фактически предложение о включении в глобальную организацию шестнадцати республик с правом голоса казалось Рузвельту столь абсурдным, что он рассчитывал отговорить от него Сталина. Другая трудность — в вето: чем больше против него возражали англичане и американцы, тем упорнее Громыко настаивал. Стеттиниус, убежденный, что вопрос о войне имеет решающее значение для всего предприятия, решил задействовать последнее средство: согласен ли президент поговорить с Громыко? Не обидится ли Громыко, спросил помощника государственного секретаря Рузвельт, если президент примет его в своей спальне? Стеттиниус полагал, что это произведет на посла большое впечатление.

На следующее утро состоялась необычная встреча между президентом, в своем старом халате, и молодым, черноволосым, представительным послом. После непринужденного разговора Рузвельт обратился к главной теме, заметив, что по существующей в его стране традиции мужья и жены, переживающие размолвку, могут изложить свое дело, но не голосовать по нему. Он долго рассуждал о традиционных американских концепциях справедливой игры. Громыко был любезен, но неуступчив. Тогда Рузвельт предложил послать Сталину телеграмму с изложением доводов американской стороны. Это ваше право, заметил Громыко. Президент направил маршалу дружелюбную, тщательно сформулированную телеграмму. Почти через неделю пришел ответ. Единогласное голосование «Большой четверки» провозглашалось основой взаимопонимания. Это предполагало также исключить всякую почву для недоверия между великими державами. Сталин указывал, что не может игнорировать определенные абсурдные предубеждения, существовавшие в отношении СССР.

Итак, тупик в решении вопросов сохранения мира возникает в то время, когда советские и англо-американские войска близки к победе. Русские все еще настаивали на своих шестнадцати голосах. Встреча в Думбартон-Оукс завершилась радушным согласием на создание новой международной организации, но окрасилась мрачным чувством уныния в отношении способности великих держав упорядочить свои отношения.

В середине сентября 1944 года Рузвельт и Черчилль вместе с представителями штабов сторон снова собрались в Квебеке на очередную конференцию, на этот раз посвященную чисто военным вопросам. Все происходило так же, как прежде. Рузвельт и Черчилль остановились в цитадели, их военачальники — в Шато-Фронтенак, вознесшемся на северном берегу реки Святого Лаврентия. Но ситуация радикально изменилась. Черчилль и Рузвельт встретились как победители. Встреча на вокзале Франклина и Элеоноры Рузвельт с Черчиллями больше напоминала сбор счастливого семейства, чем рандеву мировых лидеров.

Постоянно крепнувшие дружба и солидарность, отмечал Рузвельт в начале конференции, принесли большой успех. Хотя еще нельзя предсказать, когда завершится война с Германией, ясно, что немцы уходят с Балкан, и весьма вероятно, что в Италии они отступят к Альпам. Русские стоят на пороге вторжения в Венгрию. На западе немцы, видимо, отступят к Рейну, который станет грозным оборонительным валом. В Азии, продолжал президент, американцы планируют освободить Филиппины и оказывать влияние на обстановку в континентальных районах либо оттуда, либо с Формозы, а также с плацдармов, которые будут захвачены на побережье Китая. Если удастся закрепиться на китайской территории, Китай будет спасен.

— Все, к чему мы ни прикасаемся, обращается в золото, — подытожил Черчилль свой обзор ситуации, столь же оптимистичный.

Впечатляющие успехи позволили участникам конференции обсудить некоторые старые проблемы в непринужденной атмосфере. Средиземноморье больше не рождало споров. Американцы согласились оставить свои войска в Италии, пока немцы там не разгромлены или не выдворены оттуда. Черчилль говорил теперь более раскованно о Вене как главной цели наступления после нанесения немцам «удара под дых в Адриатике», а американские штабисты относились менее настороженно к десантной операции на полуострове Истрия и даже соглашались предоставить генералу Вильсону на этот случай десантные суда.