Франкенштейн - [28]

– Ради чего, – едва смог выговорить я, – ради чего я вновь должен слушать о событиях, виновником которых я себя и без того считаю? Будь проклят тот день, когда ты впервые увидел свет, чудовище, и будь прокляты руки, тебя создавшие. Ты причинил мне и моим близким столько горя, что мне уже не до того, справедливо ли я поступил с тобой или нет. Прочь! Убирайся! Я не могу смотреть на тебя без отвращения.

– И все же ты должен выслушать меня. Здесь неподалеку есть пастушья хижина – там можно укрыться от холода. Солнце еще высоко; и до того, как оно опустится за горные хребты на западе, ты все узнаешь, а тогда и примешь решение. От тебя зависит, уйти ли мне от людей и никому больше не причинять вреда или… или погубить многих, а уж затем себя самого.

С этими словами он зашагал по леднику, а я, так и не ответив ни слова, последовал за ним. Я считал его убийцей моего младшего брата и хотел знать истину во всех деталях. Кроме того, я должен был понять, что толкнуло это существо на злодейство, прежде чем бесповоротно обвинить его.

Мы пересекли глетчер и поднялись на противоположный скалистый склон. Когда мы уже входили в полуразрушенную хижину, прятавшуюся между обломками каменных глыб, дождь возобновился, но здесь в очаге еще тлели угли. Я уселся у огня, протянув к нему окоченевшие руки, а мой ненавистный спутник заговорил.

Глава 5 Рассказ монстра

1

Я с трудом вспоминаю первые мгновения своей жизни: они мне видятся в каком-то тумане. Слишком много ощущений: я одновременно стал видеть, слышать, осязать и воспринимать запахи. Прошло немало времени, прежде чем я научился различать то, что чувствовал. Так, сильный свет заставил меня закрыть глаза. Наступила тьма, я испугался, что света больше не будет, открыл глаза, и опять стало светло.

Я начал куда-то двигаться, как будто вниз. Сперва мне мешали различные темные твердые предметы, но вскоре я обнаружил, что почти каждое препятствие могу перешагнуть или обойти. Скоро, однако, я устал от жары и яркого света и стал искать укрытие. Так я оказался в лесу за окраиной Ингольштадта; там я сел на берегу ручья. Но вскоре голод и жажда вывели меня из оцепенения. Я нашел какие-то ягоды, росшие на кустах и разбросанные по земле, и утолил жажду водой из ручья, а затем лег на траву и уснул.

Когда я проснулся, было темно; мне было холодно, я чувствовал себя совсем одиноким. Еще у тебя в доме я накинул на себя какой-то старый плащ, но он не спасал от холода и сырости. Я чувствовал себя совершенно беспомощным и несчастным. Я ничего не понимал – кто я, где нахожусь, почему здесь оказался. Тут я впервые заплакал от отчаяния.

Но время шло, и мало-помалу небо за деревьями озарилось мягким несильным светом, который меня обрадовал. Свет постепенно усиливался, и вскоре я уже мог разглядеть тропу и близкие заросли. Я снова начал искать ягоды, но нашел их совсем мало, после чего вновь уселся на траву.

В голове у меня почти не было никаких мыслей – над всем господствовали ощущения. Я чувствовал свет и тьму, голод и жажду, слух мой воспринимал бесчисленные звуки, а нос – тысячи запахов. Единственное, что я видел ясно, был диск почти полной луны, и я просто не мог отвести от него взгляда.

Ночь не один раз сменилась днем, а ясный диск, на который я смотрел по ночам, заметно уменьшился, и я понемногу научился разбираться в своих ощущениях. Я понял, что собой представляет ручей, поивший меня водой, деревья, укрывавшие меня в своей тени; я обнаружил, что звуки, которые я постоянно слышал вокруг, очень мелодичные, издают крохотные крылатые существа, порхающие в ветвях. Я стал яснее различать предметы. Иногда даже пытался подражать пению птиц – так мне хотелось на свой манер выразить тревожившие меня чувства. Однако дикие хриплые звуки, которые вырвались у меня вместо пения, испугали меня, и я замолчал.

Луна ненадолго перестала показываться, а затем вновь появилась в виде тонкого серпика, а я все еще жил в лесу. Теперь мои ощущения стали отчетливыми, а ум с каждым днем обогащался все новыми понятиями. Глаза привыкли к свету, я уже отличал насекомых от растений, а вскоре понял, что и растения отличаются одно от другого. Теперь я мог узнать воробья, дрозда и малиновку по голосу, а съедобные ягоды ежевики уже не путал со жгучими волчьими ягодами.

Ночной холод продолжал доставлять мне немало неприятностей, но однажды я наткнулся на догорающий костер, брошенный какими-то бродягами. Почувствовав восхитительное тепло, я сунул руки в горячие уголья и тут же с криком их отдернул.

Как странно, подумал я, – одна и та же вещь может и ласково согревать, и причинять невыносимую боль!

Я стал разглядывать кострище и обнаружил в нем наполовину сгоревшие остатки валежника. Я мигом наломал веток, но они были сырыми и не желали загораться. Я огорчился и долго сидел, продолжая наблюдать за огнем. Тем временем ветки, лежавшие на углях, подсохли и вспыхнули. Поразмыслив, я понял, в чем тут дело, и принялся собирать про запас дрова, чтобы высушить их и всегда иметь под рукой тепло.

Но едва стемнело и меня стало клонить в сон, я страшно испугался, что мой костер погаснет, если я усну. Я бережно укрыл его сухими сучьями и листьями, а сверху навалил целую груду сырых веток; и только после этого расстелил свой плащ и улегся рядом. То была первая ночь, которую я провел в тепле.