Французы у себя дома - [11]

В 60-х годах, на которые приходится пик иммиграции, она не создавала острых социальных или психологических проблем: темпы роста экономики были сравнительно высокими, безработица — небольшой, дешевая импортная рабочая сила служила немаловажным козырем французских промышленников в борьбе за мировые рынки. Знакомые французы в один голос уверяли меня тогда: «У нас возможен национализм, даже шовинизм, но расизм — никогда!» Действительно, какой там, казалось бы, расизм в стране величайшего смешения народов, на родине Декларации прав человека и гражданина? И все-таки даже в те времена на месте моих французских друзей я проявил бы большую осторожность в оценках и прогнозах, ведь сам термин «расизм» (как, впрочем, и «шовинизм») родился именно во Франции: его изобрел еще в XIX веке граф Жозеф-Артюр де Гобино — дипломат и писатель, выпустивший трактат «О неравестве человеческих рас».

В конце XVIII века один из основателей Соединенных Штатов, Бенджамин Франклин, в порыве благодарности французам за помощь в борьбе американских колоний за независимость от британской короны сказал: «У каждого человека есть два отечества — свое собственное и Франция». Спустя два с половиной столетия сатирик Пьер Данинос поправил его: «Однако пусть иностранец будет настороже, если только, буквально поняв это знаменитое выражение, он решит принять французское гражданство (что, кстати, не так-то просто. — Ему быстро дадут понять, что вторая родина — далеко не то же самое, что первая, и если ему что-нибудь не нравится — в конце концов, Франция для французов!»

В справедливости этих слов могли не раз убедиться полноправные граждане Французской республики, живущие в стране на протяжении многих поколений, — французы еврейского, армянского или цыганского происхождения. Канули, казалось бы, в далекое прошлое позорное «дело Дрейфуса», массовые полицейские облавы времен гитлеровской оккупации, когда десятки тысяч «расово чуждых» французских граждан сгоняли на Зимний велодром в Париже перед отправкой в лагеря смерти. Страшные названия этих лагерей — Освенцим, Май- данек, Берген-Бельзен, Дора, Равенсбрук, Бухенвальд — выбиты бронзовыми буквами на мемориалах, сооруженных на восточном мысе острова Сен-Луи на Сене, в старинном парижском квартале Марэ. И вдруг несколько лет назад преподаватель из Лиона мсье Фориссон преспокойно сообщает своим слушателям, что в газовых камерах лагерей смерти просто-напросто проводили… дезинфекцию одежды заключенных, «газировали вшей», ввиду чего цифры погибших там людей «сильно преувеличены». Сенсационное «открытие» Фориссона напомнило о живучести расистских рефлексов в подсознании части мещанства.

Во Франции зловещий симптом расистских настроений впервые дал о себе знать в 50-е годы — во время алжирской войны. Именно тогда с другого берега Средиземного моря во французский лексикон вползло грязное словечко «ра- тонада» («ратон» — «крысенок», одна из презрительных кличек арабов). Имелся в виду антиарабский погром, когда людей со смуглым цветом лица и курчавыми волосами преследовали на улицах Парижа, избивали до полусмерти, бросали с мостов в Сену. Причем занималась этим не горстка полупьяных неофашистов, а сами полицейские, которые искали среди арабов-иммигрантов представителей Фронта национального освобождения Алжира (ФНО) и мстили за гибель в уличных перестрелках нескольких своих коллег.

Гораздо более тяжелый приступ все той же болезни потряс страну четверть века спустя, когда на фоне затяжного экономического кризиса начала быстро расти безработица, охватившая, по официальным данным, 2,7 миллиона человек, а фактически около 3 миллионов, то есть свыше 10 процентов самодеятельного населения. Болезненными последствиями этого стал быстрый рост насилия, преступности и наркомании, особенно среди наиболее чувствительно затронутой безработицей молодежи. Когда каждый десятый работоспособный француз не имеет возможности трудиться и выбит тем самым из колеи нормального существования, он невольно задается вопросом: «Кто в этом виноват?». И тогда на него не действуют разумные доводы противников расизма, с цифрами в руках доказывающих, что рабочие-иммигранты внесли своим трудом огромный вклад в развитие французской экономики, исправно, как и все, платят взносы в фонды соцстраха, из которых им выплачиваются пособия. К тому же, по данным опросов, почти половина французов не склонна выполнять их тяжелую, малоквалифицированную работу. Ссылаясь же на то, что среди иммигрантов высок уровень преступности, умалчивают, например, о том, что безработица среди иностранцев вдвое выше, а она-то и является основной почвой для правонарушений…

Стоит ли после всего этого удивляться, что инциденты на расистской почве стали за последние годы не чрезвычайными происшествиями, а повседневной реальностью? То араба откажутся обслуживать в кафе («столики зарезервированы заранее»), то не пустят в плавательный бассейн («мест нет»), то выгонят из дискотеки («пристает к женщине»). Хуже того — нервный обыватель, которого рчздражает шум, не долго думая, стреляет из охотничьего ружья в окно кафе, где собрались рабочие-турки, и убивает ни в чем не повинного человека. Всю страну потряс чудовищный случай, когда четверо пьяных солдат-новобранцев избили до смерти и выбросили из мчавшегося поезда случайного спутника-араба; история эта послужила темой для фильма, снятого известным актером Роже