Французское завещание - [28]

В особенности гордился я галереей человеческих типов в моей коллекции. Кроме Президента-любовника, депутатов в лодке и денди с гроздью винограда, были в ней персонажи более скромные, хоть и не менее необычные. Например, дети, совсем юные шахтеры, с улыбкой в черном ободке. Или разносчик газет (мы и представить себе не решались безумца, который пробежал бы по улицам, выкрикивая: «Правда! Правда!»). Собачий парикмахер, занимавшийся своим ремеслом на набережных. Сельский полицейский с его барабаном. Забастовщики, сидящие вокруг «коммунистической похлебки». И даже продавец собачьего помета. Я кичился тем, что знал: в то время собачий помет использовали при выделке кожи для придания ей эластичности…

Но главное, в это лето я приобщился к пониманию того, что значит быть французом. Бесчисленные грани этой ускользающей субстанции составили живое целое. Несмотря на его эксцентричные стороны, это был очень упорядоченный способ существования.

Франция перестала быть для меня кунсткамерой, став осязаемым во плоти существом, частица которого однажды была привита мне.

2

– Нет, чего я не пойму, так это почему она захотела похоронить себя в этой Саранзе. Могла бы прекрасно жить здесь, рядом с вами.

Я чуть не подпрыгнул на своей табуретке у телевизора. Ведь я так хорошо пони мал, почему Шарлотта держится за свой маленький провинциальный городок. Мне бы ничего не стоило объяснить ее выбор взрослым, собравшимся в нашей кухне. Я описал бы им сухой воздух широкой степи, в безмолвной прозрачности которого кристаллизовалось прошлое. Рассказал бы о пыльных улицах, которые никуда не ведут и выходят на все ту же неохватную глазом бескрайнюю равнину. Об этом городке, из которого история, обезглавив церкви и сорвав все «архитектурные излишества», изгнала само понятие времени. Городок, жить в котором означало без конца вновь и вновь переживать свое прошлое, продолжая машинально выполнять будничные дела.

Но я промолчал. Я боялся, что меня прогонят из кухни. С некоторых пор я заметил, что взрослые терпимее относятся к моему присутствию среди них. Похоже было, что в свои четырнадцать лет я завоевал право присутствовать при их поздних разговорах. При условии, что остаюсь невидимкой. Очень довольный такой переменой, я не хотел лишиться своей привилегии.

Во время этих зимних бдений имя Шарлотты повторялось так же часто, как и раньше. Жизнь нашей бабушки по-прежнему предоставляла нашим гостям тему разговора, который не задевал ничьего самолюбия.

К тому же этой молодой француженке выпала судьба вобрать в свою биографию узловые моменты истории нашей страны. Она жила при царе и пережила сталинские чистки, была свидетельницей войны и присутствовала при падении многих идолов. Ее жизнь, наложенная на самый кровавый век империи, приобретала в их глазах эпический размах.

Это она, француженка, родившаяся на другом конце света, пустым взглядом глядела на песчаные волны за открытой дверью вагона. («Какого черта понадобилось ей в этой распроклятой пустыне?» – воскликнул однажды друг отца, военный летчик.) Рядом с ней так же неподвижно застыл ее муж Федор. Несмотря на то что поезд шел быстро, врывавшийся в вагон воздух не приносил прохлады. Долго стояли они так в амбразуре света и жары. Ветер шлифовал их лбы, как наждачная бумага. Солнце слепило глаза мириадами бликов. Но они не двигались с места, словно хотели, чтобы это трение и этот ожог стерли мучительное прошлое. Они уезжали из Бухары.

И это она после возвращения в Сибирь проводила бесконечные часы у темного окна, время от времени дыша на стекло, покрытое густым слоем инея, чтобы сохранить маленький подтаявший кружок. Через этот водянистый глазок Шарлотта видела белую ночную улицу. Иногда по ней медленно проезжала машина, подкатывала к их дому и после минутного колебания уезжала. Било три часа утра, и несколько минут спустя Шарлотта слышала пронзительное скрипение снега на крыльце. На мгновение она закрывала глаза, потом шла отпирать дверь. Муж всегда возвращался в этот час… Люди исчезали иногда с работы, иногда среди ночи из дома, после того как по заснеженным улицам проехала черная машина. Шарлотта была уверена, что, пока она ждет мужа у окна, дыша на заиндевелое стекло, с ним ничего не случится. В три часа Федор вставал из-за стола в своем кабинете, прибирал бумаги и уходил. Как все остальные чиновники на всем пространстве громадной империи. Они знали, что хозяин страны в Кремле заканчивает свой рабочий день в три часа. И без раздумий старались следовать его расписанию. Им и в голову не приходило, что при расстоянии в несколько часовых поясов московские «три часа утра» в Сибири уже ничему не соответствуют. И что Сталин уже поднимался с постели и набивал первую утреннюю трубку, когда в сибирском городе наступала ночь и его верные подданные боролись со сном на своих стульях, превращавшихся в орудие пытки. Казалось, хозяин страны определяет из Кремля и течение времени, и движение самого солнца. Когда он ложился спать, все часы страны показывали три часа утра. По крайней мере, так казалось всем в ту эпоху.

Однажды, измученная ночными ожиданиями, Шарлотта задремала на несколько минут до этого планетарного часа. Мгновение спустя, рывком пробудившись, она услышала шаги мужа в детской. Войдя туда, Шарлотта увидела, что муж наклонился над кроваткой их сына, мальчика с черными гладкими волосами, не похожего ни на кого из семьи…