Французский сонет XVI-XIX веков - [3]

Он трубку докурил, потом еще одну,

Не верит в счастье он, и жизнь ему постыла.

Пробормотал: «Куда деваться горюну?» —

И на пустой стакан уставился уныло.

В сторонке за столом друзья: «Ты мне поверь,

Недолго без нее протянет он теперь,

Тащила на себе весь дом раба господня!»

Он ночью прибредет домой, мертвецки пьян,

И, может быть, всплакнет, тоскою обуян,

Что некого ему поколотить сегодня.

Шарль Бодлер (1821–1867)

Коты

И старый книгочей, и сладострастник старый

Из гордости не прочь обзавестись котом.

В уюте и тепле весь день они потом,

Хозяин и жилец, сидят вальяжной парой.

Любовь с премудростью в попутчицы избрав,

Коты в безмолвную уводят нас гробницу,

Их в погребальную запряг бы колесницу

Плутон, когда бы мог смирить их гордый нрав.

В их позах вкрадчивых есть благородство линий,

Как сфинксы, спят они в неузнанной пустыне,

Уйдя в былые сны, и нет их снов мудрей.

От баснословных искр их плодовиты чресла,

В мерцающих зрачках мистических зверей

Потустороннее таинственно воскресло.

Разбитый колокол

Под колокольный звон туманной ночью зимней,

Когда за окнами не разглядеть ни зги,

Очаг для призраков былых гостеприимней,

И сладко слушать их тоскливые шаги.

Ты счастлив, колокол, ты стар, но в глотке медной

Есть мощь, способная встревожить высоту,

Твой голос набожный гудит, как зов победный,

Как окрик часовых на боевом посту.

А я не населю стихами зимний холод,

Есть трещина во мне, и голос мой расколот,

Пытаюсь петь, кричу, молчу в конце концов.

Так раненый солдат под грудой мертвецов

Хрипит, пытаясь встать и выбраться наружу,

И мертвым в липкую опять уходит лужу.

Поль Верлен (1844–1896)

Похороны

На похороны я хожу с большой охотой:

Могильщик радостно орудует киркой,

Веселый колокол звонит «За упокой»,

И молится кюре, весь в белом с позолотой.

Как девочка, поет мальчишка большеротый,

Прикрыли наконец покойника доской,

Земля течет на гроб шуршащею рекой.

Счастливчик, он с людской расстанется заботой.

Как это здорово, какая красота!

Распорядители во фраках без хвоста,

С носами красными от сидра дарового.

Здесь речи краткие глубокий смысл таят,

И, не произнося от гордости ни слова,

Толпой наследнички стоят!

Тристан Корбьер (1845–1875)

Дневной Париж

Смотри, как пряный жир обляпал бирюзу:

Там манну варит Бог в сияющем тазу,

Проплаченную впрок небесным Доброхотом

И крепко, из любви, подсоленную потом.

Толпа оборвышей подачки ждет внизу,

Похлебки едкий дух щекочет нос сиротам,

И пьяницам вольно примазаться к щедротам,

Заморыш с мискою дрожит, смахнув слезу.

Ты думаешь, для всех вверху кипит жаркое,

Для всех такой восторг, роскошество такое?

Глотай собачий суп, не так он нынче плох!

Лишь для удачливых в зените солнце блещет,

А к нам в подвал вода сквозь дыры в крыше хлещет,

По мне, уж лучше желчь, в меду я б точно сдох.

Жюль Лафорг (1860–1887)

На бульварах

Вдоль ослепительных витрин из мастерских

Обедать стайками бегут провинциалки,

Без шляпок, приколов к передникам фиалки,

Глазеют на мужчин в пластронах щегольских.

В аллее, слушая напев шарманки жалкий,

Я сочинял под шум деревьев городских

Сонет кладбищенский о склепах колдовских

И вдруг увидел гроб на черном катафалке.

Я вздрогнул: жизнь таким, как я, не по нутру,

Жить жутко гению, но, если я к утру

Умру, кто ввечеру заплачет над поэтом?

Прохожие дадут процессии пройти,

Бродяга крикнет вслед: «Счастливого пути!»

И все останется, как прежде, в мире этом.