Французский поцелуй - [45]

Но постепенно становилось все более ясно, что кроме своего великого американского романа он не хотел — или не мог — ничего писать. И начал вымещать на ней свои неудачи, когда она приходила домой усталая после занятий в институте.

Аликс, изучавшая по вечерам основы американской судебной системы с ее эгалитаристской направленностью и мечтой о справедливости для всех граждан, не была склонна молча выслушивать Дика. Но тот не унимался.

Так оно и шло, пока он не настоял на том, чтобы им завести ребенка. «Мы не полноценная семья, — говорил он. — Возможно, именно поэтому у нас и жизнь не ладится. Мы два разных светила, продолжающих вращаться каждый на своей орбите. Ребенок сблизит нас. И он принесет мир в нашу семью».

Но, вместо этого, ребенок только усилил центробежные силы. Ситуация до того была хрупкой, а теперь она и вообще дала трещину. Рождение Дэна еще сильнее отдалило друг от друга двух людей, уже начавших равномерноускоренное движение прочь друг от друга.

Прежде всего, получалось так, что дополнительные заботы, связанные с пополнением семейства, ложились только на ее плечи. Дик до сих пор не устроился на работу, хотя божился, что непрестанно ищет ее. «Ничего подходящего не подворачивается, — уверял он ее. — Только работа поденщика». Аликс, которая по-прежнему горбатилась в клинике Сакса, не знала, плакать ей или смеяться при таких заявлениях.

Но предпочитала смеяться, потому что думала, что любит Дика. Ей казалось, что она никогда больше не встретит человека, который бы так понимал ее, с которым можно вести такие захватывающие дискуссии о политике, религии, истории и искусстве. В отличие от ее предыдущих возлюбленных, он не был туп в двух вещах, которым она придавала значение: в вопросах мысли и чувства. Он был таким понимающим, таким нежным любовником ей, и таким терпеливым и добрым отцом Дэну.

Она смотрела на фотографию, запечатлевшую мгновение ее детства в Огайо, и слезы навертывались ей на глаза. Как бы ей хотелось вновь сидеть на этой ветке, в прохладной тени векового дуба! Она закрыла глаза и вновь почувствовала рядом своего деда, такого сильного, вселяющего такую уверенность, что все в жизни будет хорошо. Она даже почувствовала его запах: немного одеколоном и немного — табаком. Как она любила, когда он, сам смеясь от удовольствия, разрешал ей набивать ему трубку!

Она почувствовала его шершавые натруженные руки, когда он усаживал ее на качели. «Готова, принцесса?» — шептал он ей в ушко, а потом одним сильным толчком посылал ее вверх, к самому небу.

Почему же ее замужество не сладилось? Столько времени прошло, а Аликс все задавала себе этот вопрос. Не то, чтобы они просто перестали любить друг друга, как это довольно часто случалось с ее многими друзьями по колледжу. Как просто было бы, думала Аликс, если бы она вдруг обнаружила, что Дик ей изменяет. Это все равно, что обнаружить тараканов у себя в квартире. Все просто и ясно: бери в руки дихлофос и полный вперед! Если бы Дик валял дурака на стороне, как некоторые мужчины, она бы приняла это просто как рытвину на жизненной дороге, от которой все мы не застрахованы. Все ее подруги ей посочувствовали бы, приняли бы ее в, так сказать, клуб обманутых жен. Она могла бы чувствовать к Дику праведную ненависть и понимать, откуда свалилась на нее эта неприятность.

Но жизнь никогда не отличается такой благородной простотой. Вдруг вспомнилось, как дедушка однажды взял ее с собой на подводный лов рыбы. Она стояла у лунки во льду и смотрела в глубину, где можно было различить что-то движущееся — и больше ничего. И на душе появилось какое-то неприятное чувство: не знаешь, что под тобой, и чем это тебе угрожает.

Но дело в том, что Дик ни разу ей не изменил. Даже теперь она по письмам, которые он продолжал ей писать (она сразу вешала трубку, лишь заслушав его голос), что он любит ее по-прежнему, что она, говоря его собственными словами, была единственной женщиной, которую он когда-либо любил, и больше ему не полюбить никогда.

Ее замужество кончилось, как кончился тот серый день на замерзшем озере, когда она со смесью ужаса и любопытства смотрела под лед. Что-то таинственное и непонятное двигалось там. Дик просто не смог смириться с тем, что ей удалось добиться успеха на сугубо мужском поприще. (Где добрые старые деньки, — писал он, — когда ты приходила от Сакса, пропахшая лекарствами?) Если бы она захотела стать кем-то еще — терапевтом, учительницей или чем-нибудь более или менее женственным или хотя бы бесполым, он бы простил ей успех в карьере, хотя и считал его, в принципе, предосудительным.

Когда все это свалилось на нее, как нечистоты из трубы ассенизатора, это было уже само по себе скверно. Но ему надо было непременно заставить Аликс почувствовать, что крах их семейной жизни — на ее совести. Это ее вина, что она захотела стать юристом, и это ее вина, что она добилась профессионального успеха. Как будто честолюбие и успех — свидетельство слабоумия!

Так что, получается, она все еще не была свободна от Дика, хотя они давно не жили вместе, хотя она не носила его имени (Дэн, правда, носил — как багаж, нажитый в предыдущей жизни), и хотя он потерял даже права навещать сына. Как это получается, думала она, что я, проведя такую основательную работу по отсечению его от себя, все еще чувствую на себе лапы этого подонка?