Французский поцелуй (Императрица Елизавета Петровна) - [13]

Итак, все кончилось к общему удовольствию.

– А скажи, милый, кто тебя научил так целоваться? – спросила императрица, не переставая гладить гладкую грудь и шелковистые плечи любовника.

«Герцогиня де Рошфор!» – чуть было не брякнул д’Эон, однако вовремя спохватился и принял непонимающий вид:

– Как – так?

– Да так, чтобы кавалер ласкал даму своим язычком, когда целует ее, да мало того – чтоб оным языком ее языка касался?! Экое нахальство! – произнесла Елизавета с видом оскорбленной невинности.

Д’Эон подивился было ее ханжеству, вспомнив громкую славу императрицы и, к слову сказать, ее маменьки (да и папенька был хор-рош!), но потом вспомнил еще кое-что. И в Париже, и здесь, в Петербурге, его уже предупреждали о загадочной, двойственной природе императрицы. Это была и распутница, и монахиня. По неутомимости в постели она могла дать фору любой полковой шлюхе, однако… однако в какой-то церкви она вдруг заметила, что ангелы, окружающие образ святого Сергия, слишком напоминают купидонов, – и тотчас приказала прокурору Священного Синода исправить этот недосмотр. Фрески церкви были переписаны.

Одним словом, подумав, д’Эон отнесся к вопросу более снисходительно и пояснил, что это никакое не нахальство, а французский поцелуй. Во Франции все целуются так и только так!

– Разве ваше величество не согласны, что целоваться по-французски гораздо слаще, чем просто ласкаться губами, и любовники становятся друг другу очень близки, так близки, что ближе некуда?

Елизавета задумчиво кивнула:

– Французский поцелуй, говоришь?..

И она приникла к губам кавалера, как бы стремясь доказать ему, что вполне усвоила иноземную манеру целоваться, это во-первых, а во-вторых, что хочет стать ему очень близка… Д’Эон отвечал со всей возможной пылкостью, втихомолку мечтая о такой же близости между Россией и Францией, douce France. И ему казалось, что он держит в объятиях не русскую императрицу, а саму эту страну, такую загадочную, такую непостижимую, такую податливую… и такую недоступную!

Эпилог

Мечты д’Эона не остались бесплодными. Правда, их исполнение длилось почти два года: только в апреле 1757 года кавалер-мадемуазель, еще два-три раза побывавший в России – уже в мужском платье (он выдавал себя за сестру-близнеца Лии де Бомон), привез Людовику подписанный Елизаветой договор и план военных действий русской армии. Это означало нарушение союзного договора России с Англией и полный триумф Франции! Не менее счастливым он чувствовал себя оттого, что Елизавета приказала канцлеру Бестужеву щедро наградить кавалера – «за оказанные мне услуги».

В Версале его тоже долго поздравляли. Потом король подарил д’Эону золотую табакерку, украшенную жемчугом, значительную денежную сумму и звание лейтенанта драгун.

Де Конти был настолько доволен успехом основной миссии нашего героя, что даже не вспоминал о провалившемся сватовстве.

– Я слышал, русская Елизавета решила остаться незамужней, подобно Елизавете Английской, – изрек он.

Про Курляндию и речи не шло. Сам ли Конти догадался, что Елизавета не намерена выпускать из рук землю, из-за коей когда-то тягались Бирон и Меншиков, или его кто-то просветил на сей счет – неведомо, но от Курляндии принц отвязался.

Тем временем друзья д’Эона распространяли слухи о его сверхъестественной доблести, покорившей русскую императрицу, а графиня де Рошфор не уставала проверять эту самую доблесть в собственной постели. Д’Эон описал случившееся в Санкт-Петербурге в мемуарах, изрядно преувеличив свое умение убеждать императриц коренным образом менять внешнюю политику государства. Бог с ним, конечно, бумага все стерпит, однако… однако он был бы страшно изумлен, кабы узнал, какие резоны на самом деле двигали Елизаветой при подписании союзного договора с Францией.

Конечно, и речи не шло о том, чтобы всего лишь сделать приятное милому молодому человеку. Вдобавок у него оказалась настолько гладкая грудь, что Елизавету, любительницу ярко выраженных признаков мужественности, иногда смех разбирал: словно и впрямь с девицей лежишь в постели!

Ошибался и Бестужев-Рюмин, который с горечью признавался сэру Уильямсу – «черной лисице», которая наконец-то окончательно обесценилась:

– Наше несчастье состоит в том, что он говорит по-французски и любит французские моды. Ему страх как хочется иметь при дворе француза-посланника. Власть его так велика, что нам тут уже ничего невозможно поделать.

Бестужев имел в виду Ивана Шувалова и силу его влияния на Елизавету. Однако причины, подтолкнувшие ее к русско-французскому альянсу, состояли все же в ином.

Отчасти виной стал, как это ни странно, тот самый союзный договор с Англией, о подписании которого так пекся Бестужев – в пику французам.

Англичане, лишь только подписав его, сообщили о нем Фридриху II, который мигом понял, какая опасность угрожала ему от этого, и поспешил, со своей стороны, заключить с англичанами союз, гарантировавший обеим державам неприкосновенность их владений в Европе в случае войны. Но это нарушало планы России, претендовавшей на прусские владения! Елизавета пришла в ярость от такого двуличного поступка англичан, и хотя трактат ратифицировала, но прибавила к нему (по совету, между прочим, Ивана Шувалова) одно условие, уничтожающее всю сущность договора, который должен был иметь силу только в случае, если прусский король нападет на владение короля английского или его союзников – что, по смыслу конвенции между Пруссией и Англией, было невозможно.