Французский авантюрный роман: Тайны Нью-Йорка ; Сокровище мадам Дюбарри - [15]

В это время внимание присутствующих было привлечено общим движением всего зала.

Все толпились, все вставали, чтоб посмотреть…

— А! — сказал Ровер. — Это герой дня…

Арнольд Меси — это был он — входил в галерею. Его появление и было причиной общей реакции зала.

Действительно, Арнольд Меси приобрел в эти двадцать четыре часа известность, в сто раз превышающую ту, которой он пользовался сутки назад.

Арнольду Меси было пятьдесят лет, но с виду не более тридцати пяти. Лицо его было свежим, румяным, будто вылепленным из воска, на который потом наклеили волосы и усы. Губы алые, глаза большие и матовые. Казалось, никакая страсть никогда не усиливала или не уменьшала этого неподвижного блеска.

Походка его была легкой, несмотря на то, что широкие плечи при плотном сложении напрочь исключали вероятность аристократического происхождения. Он был тяжел, как мешок с деньгами.

Меси был не один.

Он шел под руку со своим компаньоном. Но тот не представлял собой ничего примечательного. Он был низкого роста, толст, с апоплексическим лицом. Его лицо свидетельствовало о том, что это был злой человек, а в прищуренном взгляде скользила фальшь. Звали его Бартон. Это был представитель дома «Бартон, Ромбер и К^о», самой известной пароходной фирмы Соединенных Штатов.

Сзади шли еще двое.

Мери Меси, дочь Арнольда, и Клара Виллье, ее гувернантка.

Мисс Меси была болезненным существом. Ее довольно высокие плечи исключали всякий намек на грацию. Но главное было в другом: она не могла передвигаться без помощи толстой палки, почти костыля. Калеки редко бывают красивы. Все зависит от выражения лица. А выражение ее лица не вызывало симпатий. Весь ее образ, ее лицо с большими голубыми глазами, выражали скорее строптивость, чем страдание. Мери было восемнадцать лет. Но из-за выраженной жестокости черт лица ей можно было дать тридцать.

Все поспешили уступить место хромоножке. Несколько молодых девушек встали, предложив ей свои диваны.

— Благодарю вас, — ответила она резким голосом, — я постою.

Холодно поклонившись всем этим девушкам, которые своим участием невольно напоминали ей о ее неполноценности, она стала обходить зал.

Меси и Бартон не имели возможности сделать и двух шагов.

Множество посетителей, как будто нечаянно приехавших сюда именно в тот час, окружили победителя Тиллингеста, спеша выразить свое почтение звезде финансового мира.

Но вот в толпе появился молодой человек лет тридцати с выражением глубокой скорби на лице. Видно было, что он тут находился по необходимости…

Бартон заметил его, сказал на ухо Меси несколько слов, вероятно, называя чье-то имя.

Меси улыбнулся, Бартон высвободил свою руку из-под руки триумфатора и, оставив его посреди свиты, направился к двери, выразительно взглянув на молодого человека, о котором мы только что упомянули.

Тот поспешил последовать за Бартоном.

9 ИСТОРИЯ ЖЕНЩИНЫ, НЕФТИ И ПОДЛОСТИ

Они шли по Двадцать третьей улице, Бартон — впереди, а молодой человек — на расстоянии двадцати шагов — за ним. Можно было заметить, что спутник Бартона находился в крайне возбужденном состоянии.

Бартон поднялся по ступеням подъезда одного из домов. Дверь перед ним тут же распахнулась. Несколько минут спустя молодой человек вошел в небольшую, но богато убранную комнату…

* * *

Теперь нам необходимо вернуться немного назад, чтобы изложить факты, следствием которых было это свидание.

Бартон, партнер Меси, женился на молодой девушке по имени Антония Видман.

Она принадлежала к одной из древнейших и уважаемых фамилии штата Нью-Йорк.

Не следует забывать, что в Америке, как и повсюду есть настоящая аристократия. Если там не знают титула графа, маркиза и других, то, тем не менее, сохраняется почти религиозное уважение к нескольким семействам, которые законно гордятся давностью своего пребывания в стране или должностями, которые занимали представители этих родов.

Тут, как и в древних европейских фамилиях, сохранятся во всей неприкосновенности те принципы, которые в обществе принято называть рыцарскими.

Если можно вполне согласиться со щепетильным отношением к вопросам чести, то нельзя не признать чудовищной ту суровую нетерпимость, которой наполнены умы этих пуритан.

Для них снисхождение равносильно соучастию в преступлении. В чем бы ни провинился человек, принадлежащий к их обществу, как бы легка и простительна ни была его вина — но раз она существует — должно быть и наказание.

Видман уверял, что его предки сражались под знаменами Вильгельма Завоевателя. Его дом был очень похож на феодальный замок. Все тут было сурово, грустно, мрачно. Когда Видман появлялся — все умолкали; он шел строгий и суровый, говорил мало, бросал налево и направо холодные взгляды, ужасая ледяным величием свою жену, честную женщину, мало понимавшую его амбиции, но выполнявшую его требования, и дочь Антонию, розовощекого ребенка, который всегда бы пел и смеялся, если бы пение и смех были совместимы с аристократизмом этой фамилии.

Прибавьте к этому самый библейский, во всей своей строгости, пуританизм. Легко понять, какое воспитание получила эта девушка, постоянно боязливая, постоянно трепетавшая и которая именно вследствие этого гнета жаждала жизни и света! Молодость может подчиниться могильному холоду, но не может привыкнуть к нему. Поэтому, когда однажды важно восседавший на своем кресле отец Антонии объявил ей о скорой ее свадьбе с Бартоном, дочь не спросила, сделает ли Бартон ее счастливой, достоин ли он ее, будет ли он ей мужем или тираном. В ее глазах у него было одно и главное качество: он был освободителем. Да, впрочем, какой был бы толк от ее рассуждений, соображений? Отец сказал — мать подтвердила — дочь должна была повиноваться. Она повиновалась, и скоро миссис Бартон сменила древний мавзолей отца на роскошный дом Бартона.