Французские лирики XIX и XX веков - [17]

* * *

Послушай, как в саду, где жимолость цветет,

Снегирь на персике заливисто поет!

Как трель его с водою схожа чистой,

В которой воздух преломлен лучистый!

Мне грустно до смерти, хотя меня

Дарили многие любовью, а одна и нынче влюблена.

Скончалась первая. Скончалась и вторая.

Что сталось с третьей — я не знаю.

Однако есть еще одна.

Она — как неявная луна.

В послеобеденную пору

Мы с ней пойдем гулять по городу —

Быть может, по кварталам богачей,

Вдоль вилл и парков, где не счесть затей.

Решетки, розы, лавры и ворота

Сплошь на запоре, словно знают что-то.

Ах, будь я тоже богачом,

Мы с Амарильей жили б здесь вдвоем.

Ее зову я Амарильей. Это

Звучит смешно? Ничуть — в устах поэта.

Ты полагаешь, в двадцать восемь лет

Приятно сознавать, что ты поэт?

Имея десять франков в кошельке,

Я в страшной нахожусь тоске.

Но Амарилье, заключаю я,

Нужны не деньги, а любовь моя.

Пусть мне не платят гонорара даже

В «Meркюре», даже в «Эрмитаже» —

Что ж? Амарилья кроткая моя

Умна и рассудительна, как я.

Полсотни франков нам бы надобно всего.

Но можно ль все иметь — и сердце сверх того?

Да, если б Ротшильд ей сказал: «Идем ко мне…»

Она ему ответила бы: «Нет!

«Я к платью моему не дам вам прикоснуться:

«Ведь у меня есть друг, которого люблю я…»

И если б Ротшильд ей сказал: «А как же имя

«Того… ну, словом, этого… поэта?»

Она б ответила: «Франсисом Жаммом

«Его зовут». Но, думаю, беда

Была бы в том, что Ротшильд о таком

Поэте и не слышал никогда.

ЗЕВАКИ

Проделывали опыты зеваки

В коротких панталонах, и шутник

Мог искрой, высеченною во мраке,

Чудовищный баллона вызвать взрыв.

Взвивался шар, наряднее театра,

И падал в ахающую толпу.

Горели братья Монгольфье отвагой,

И волновалась Академия наук.

ПОЛЬ ФОР

ФИЛОМЕЛА

Пой в сердце тишины, незримый соловей!

Все розы слушают, склоняясь со стеблей.

Крыло серебряной луны скользит несмело.

Среди недвижных роз тоскует Филомела.

Среди недвижных роз, чей аромат сильней

От невозможности отдать всю душу ей.

Как пенье соловья в ночи совсем беззвездной

Похоже на призыв к богам подземной Бездны!

Нет — к розам, аромат которых тем сильней,

Чем больше этот гимн влечет их в мир теней!

Не сердце ль тишины теперь само поет?

Куст облетевших роз — дремоты сладкой гнет…

Безмолвье, молньями насыщенное бури,

Иль безмятежное, как облако в лазури,

Всю ночь подчинено тебе лишь одному,

Пэан, навеянный луною Филомеле!

О, песнь бессмертная! Не птичьи это трели!

Ах, волшебства ее нельзя преодолеть.

Не из Аида ли исходят эти трели?

Но даже вздоха нет у роз, чтоб умереть.

И все же, без него что за метаморфозы!

Луна присутствует при том, как гибнут розы,

Уже на всех кустах они склонили стебли,

И вихрь опавших роз проносится, колебля

Траву, и без того смятенную твоей

Бессмертной песнею, незримый соловей!

Объятый трепетом, роняет листья сад,

Блеснув из облака, луна ушла назад.

Продрогнув в мураве пугливой и во мгле,

О, лепестки, скорей прислушайтесь к земле.

Прислушайтесь: идет гроза из бездн Аида.

Сердцебиением вселенной полон сад.

Глухой удар. Второй и третий вслед восходят.

Другие, звонкие и чистые, восходят.

Плененное землей, все ближе сердце. Стук

Его все явственней в траве, примятой ветром.

Порхают лепестки. Земля уже разверзлась.

И в розах, голубых от лунного сиянья,

Богиня вечная, всесильная Кибела,

Подъяв чело, тебе внимает, Филомела.

ЖАН МОРЕАС

СТАНСЫ

Под проливным дождем я полем шел, ступая

По рытвинам с водой, где грозового дня

Поблескивала мне едва заря скупая,

И ворон сумрачный сопровождал меня.

Далекой молнии предшествовал мне сполох,

И Аквилон терзал меня своим крылом,

Но буря не могла рассеять чувств тяжелых,

Глухим неистовством перекрывавших гром.

Вассалы осени, и ясени и клены,

К ее стопам несли листвы златую сыть,

А ворон продолжал кружиться, непреклонный,

Моей судьбы никак не в силах изменить.

СТАНСЫ

Лишь к мертвецам лицо обращено мое,

Я все не сговорюсь со славою своею,

Зерном моих борозд живится воронье,

Мне жатвы не собрать, хоть я пашу и сею.

Но я не сетую. Пусть злится Аквилон,

Пускай меня клеймят, пускай, кто хочет — свищет:

Что нужды, если твой, о лира, тихий звон

Искусней с каждым днем становится и чище?

ПОЛЬ ВАЛЕРИ

ЕЛЕНА, ЦАРИЦА ПЕЧАЛЬНАЯ

Лазурь! Я вышла вновь из сумрачных пещер

Внимать прибою волн о звонкие ступени

И вижу на заре воскресшие из тени

Златовесельные громадины галер.

Одна, зову царей. Томясь, стремятся к соли

Курчавых их бород опять персты мои.

Я плакала. Они безвестные бои

Мне славили и песнь морской слагали воле.

Я слышу раковин раскаты, вижу блеск

Медноголосых труб, и весел мерный плеск,

И древний строй гребцов, в поспешности степенный,

И благостных богов! В лазурной вышине

Они с носов галер сквозь поношенья пены

С улыбкой руки вновь протягивают мне.

ЮНАЯ ПАРКА (фрагменты)

Пускай преследует его мой нежный запах,

О смерть, вбери в себя прислужницу царя:

Разочаруй меня, унылая заря,

Я так устала жить, я — образ обреченный.

Послушай! Торопись… Ведь год новорожденный

Смятенья тайные предсказывает мне:

Последний свой алмаз мороз сдает весне,

И завтра под ее улыбкой вожделенной

Внезапно вскроется родник запечатленный.

Как знать, откуда ты, насильница-весна,

Пришла? Но речь твоя струится так ясна,

Что умиляется земля в глубоком чреве…