Французские гастроли - [69]

***

А незадолго до католического рождества в доме Лопато меня познакомили с поэтессой Марией Николаевной Волынцевой. Когда я впервые увидел эту статную женщину, первой моей мыслью было то, что она хорошо бы смотрелась в баскетболе. Очень уж она была «большая», я своей маковкой не доставал ей и до плеча. В свои «слегка за тридцать» она выглядела вполне прилично и, если бы не её высокий рост, можно было бы сказать, что она вполне симпатичная и приятная женщина.

Но к высокому росту прилагались и широкие плечи, и грубоватые черты лица. Всё то, что отличает баскетболисток от гимнасток. Последние и в зрелом возрасте относятся к категории «маленькая собачка до старости щенок», а первые и в молодости вызывают у мужичков чей рост «метр с кепкой в прыжке» чувство неуверенности в собственной полноценности «я столько не выпью». К тому же Марья Николаевна ведя малоактивный образ жизни начала слегка полнеть.

Лично у меня никаких отрицательных ассоциаций при виде высоких женщин никогда не возникает, возможно от того, что когда-то и сам был «большим». Мы с Людмилой как раз репетировали «Возвращение романса», когда к нам в комнату вошёл Илья Аронович, а вместе с ним и его гостья. Кроме меня все присутствующие в комнате были с ней хорошо знакомы и радостно её приветствовали. Вот хозяин нас и познакомил:

— А это Машенька и есть тот самый Мишель, написавший те романсы для моей дочери что так тебе понравились. Мишель, познакомься с госпожой Волынцевой. — поднимаюсь со стула, расшаркиваюсь и прикладываюсь к ручке госпожи Волынцевой, как подобает благопристойному юноше.

— Марья Николаевна написала новое стихотворение и сейчас нам его прочтёт! Поприветствуем нашу гостью. — и первым начинает ей аплодировать, остальные гости так же шумно выражают свою искреннюю заинтересованность.

Илья Аронович присаживается на диван слегка пододвинув «молодую поросль» из числа Люсиных подружек присутствующих на репетиции нового романса. Людмила уже поёт в ресторане «Казбек» на улице Клиши 12 у Вертинского. Такие вот дела, я пишу романсы, Люда их поёт, вся слава достаётся Александру Николаевичу. Завидовать грех, но ему завидую страшно и не оставляю мысли перетянуть Люсю в своё кабаре. Она уже не прочь, так как в ресторане она «на подпевках» и это её тяготит, а я обещаю девушке сольную программу. Осталось убедить Илью Ароновича, а это не так-то просто. Его категорически не устраивает график нашей работы.

Госпожа Волынцева становится у рояля откашливается и начинает читать. По моде этого времени слегка растягивая слова, немного заунывно и с трагическими интонациями. Мне такое декламирование никогда не нравилось, считаю его слишком патетическим и наигранным, но тут замираю и весь обращаюсь в слух. Да не может того быть… Это же «Институтка» Марии Веги! Но слова немного не те, что слышал в своём времени. Машинально подтягиваю к себе лист со словами «Романса» переворачиваю и схватив карандаш на чистой стороне начинаю лихорадочно записывать:

— Что Вы смотрите так

Сквозь прищур ваших глаз,

Господа, месье и миледи.

Я за четверть часа

Опьянеть не могла

От бокала холодного бренди.

Расчерчиваю на листке нотную линейку и набрасываю первые аккорды. Ничего не замечая и слушая только поэтессу, записываю авторский текст и одновременно в трагических паузах продолжаю нотную запись. Над моими плечами опираясь на меня грудью и ладонями, но не замечая этого нависает Люся и прямо мне в ухо слышится её горячее дыхание и тихий шёпот. Люся уже пытается петь прямо с листа. Окончание декламации встречают бурные аплодисменты молодёжи и смущённое кряхтение господина Лопато:

— Машенька, но что ж Вы так-то уж трагично и, хм… фривольно. Здесь же дети! — и тут же возмущённо. — Люси! Немедленно слезь с мсье Лапина! Твоё поведение просто неприлично!

Мы одновременно удивлённо поднимаем глаза на Люсиного папу и девушка, ойкнув отпрыгивает от меня. Но тут же восклицает:

— Марья Николаевна! Папа́! Мишель только что на моих глазах написал музыку к стихотворению… Это гениально! Вы только послушайте! Мишель, сыграй? Ну пожалуйста…!

Взгляд у неё при этом как у шрековского котика, точнее кошечки, но ведь она этого мультика видеть не могла? И как это у неё получается?

— Люда, но романс ещё не готов. Надо и музыку поправить, да и слова с позволения Марии Николаевны тоже потребуется немного «причесать», иначе рифма с мелодией не совпадают. Тут ещё работать и работать!

Но все мои неуклюжие «отмазки» отметаются прочь. Мне просто неудобно отказывать Илье Ароновичу и Марье Николаевне, да и молодёжь требует немедленного исполнения романса, пусть и «сырого». Не каждый день приходится видеть, как «работает» настоящий музыкант. Спрашиваю разрешения у автора текста не некоторые «незначительные» изменения в тексте и получаю благосклонное разрешение. Поэтесса сама заинтригована таким быстрым воплощением в романс её стихотворения и ей не терпится посмотреть на получившийся результат.

После моих исправлений текста он становится похож на тот «канонический», что я слышал в своём времени, да и рифма с мелодией теперь «дружат». Помню, что вариаций этой «эмигрантской» песни в моём времени было более чем достаточно, от откровенно пошлых, до чересчур приторных. Исполнителей и исполнительниц тоже хватало, но не всем удавалось передать тот «дух опустошённости» что пронизывает эту песню. Этот романс не «раскаянье проститутки», и не «жалейка институтки», эта сама безысходность белой эмиграции. Наиболее достоверно на мой взгляд её исполнила Лайма Вайкуле. Но здесь и сейчас её поёт Людмила Лопато.