Французская сюита - [126]

— Ее нет дома, — ответила Марта.

Люсиль перевела дыхание.

— Я должна спуститься, — сказала она. — Он ищет меня, чтобы попрощаться.

— Воспользуйтесь этим и попросите у него хорошего бензина и разрешение на проезд, — сказала мадам Анжелье-старшая. — Вы возьмете наш старый автомобиль, его у нас не реквизировали. Немцу скажете, что должны отвезти в город одного из ваших заболевших арендаторов. С разрешением комендатуры вас не завернут по дороге, и вы сможете без всякого риска добраться до Парижа.

— Солгать? — с отвращением спросила Люсиль.

— А что вы делаете вот уже десять дней?

— А где его прятать в Париже, пока он не найдет своих друзей? Где найти мужественных и верных людей, которые… — И тут ей пришли на память… — Да, — сказала она, — можно попытаться. Во всяком случае, можно рискнуть. Вы помните беглецов-парижан, которые остановились у нас в июне сорокового года? Супружеская пара, он работает в банке, люди уже немолодые, но мужественные и твердые. Они не так давно написали мне, у меня есть их адрес. Мишо. Да, Жанна и Морис Мишо. Может быть, они согласятся… Уверена, что согласятся, но нужно сначала им написать и подождать ответа… Или напротив — рискнуть и нагрянуть без предупреждения… Я не знаю…

— Попросите сначала пропуск, — повторила госпожа Анжелье и добавила с горькой усмешкой: — Для вас это самое легкое.

— Попробую, — прошептала Люсиль.

Она боялась минуты, когда останется наедине с Бруно. И все-таки поспешила спуститься. Чем скорее, тем лучше. А что, если он что-то заподозрил? Тем хуже! Война есть война. С ней поступят по закону военного времени. Она не боится. Опустошенная, усталая, втайне она хотела для себя чего-то страшного.

Люсиль постучалась в дверь к Бруно. И, войдя, удивилась, увидев, что он не один. У него сидели новый переводчик — тощий рыжий молодой человек с жестким костистым лицом и белесыми ресницами — и совсем молоденький офицер маленького роста, пухлый и розовый. Все трое писали письма и упаковывали посылки, отсылая домой разные мелочи: их покупает каждый, обосновавшись на какое — то время в квартире, надеясь создать себе иллюзию собственного жилья, но в походной жизни пепельницы, каминные часы, гравюры, книги — лишь помеха. Люсиль хотела уйти, но ее попросили остаться. Бруно подвинул ей кресло, она села, а немцы, извинившись, продолжали писать. «Мы хотим отправить все это с пятичасовой почтой», — объяснили они.

Люсиль увидела скрипку, настольную лампу, французско-немецкий словарь, французские, немецкие, английские книги и красивую гравюру в романтическом стиле — парусник в открытом море.

— Я купил ее в Отюне у старьевщика, — сказал Бруно. Он замолчал в нерешительности. — Да нет… не буду отсылать. У меня нет подходящего картона, в дороге попортится. Не согласились бы вы, мадам, доставить мне величайшее удовольствие, оставив ее у себя? Она будет очень хорошо смотреться на стене этой несколько сумрачной комнаты. И сюжет подходящий. Вглядитесь. Непогода, темное небо и удаляющийся парусник, а вдалеке на горизонте — светлая полоса… смутная, слабая надежда… Примите ее на память о солдате, который покидает ваш город и которого вы никогда больше не увидите.

— Я сохраню ее, mein Herr, из-за светлой полоски на горизонте, — тихо сказала Люсиль.

Бруно отдал поклон и продолжал свои приготовления. На столе стояла зажженная свеча, он растопил воск, накапал на завязанный пакет, снял с руки кольцо и запечатал его. Люсиль вспомнила, как он играл ей на пианино, а она держала в руках это кольцо, еще хранившее тепло его руки.

— Да, — сказал он, подняв на нее глаза. — Счастье кончилось.

— Вы думаете, новая война продлится долго? — спросила она и тут же рассердилась на себя за глупый вопрос: разве спрашивают человека, долго ли он проживет? Что предвещает новая война? Чего от нее ждать? Множество блестящих побед? Или поражение? Или изнурительную борьбу? Кто может это знать? Кто решится предсказывать будущее? Разве что гадалки… и то безуспешно…

Он, казалось, читал ее мысли.

— В любом случае она принесет много страданий, горя и крови, — сказал он.

Два его товарища тоже приводили свои дела в порядок. Маленький офицер тщательно запаковывал теннисную ракетку, а переводчик большие красивые книги, переплетенные в желтую кожу. «Руководства по парковому искусству», — объяснил он Люсиль, потому что в гражданской жизни, прибавил переводчик не без торжественности, он занимается парковой архитектурой как раз этого периода, времен Людовика XIV.

Сколько ни есть сейчас немцев в городе, все они — кто в кафе, кто в доме, где квартировал, — пишут письма женам и невестам и расстаются со своим земным имуществом, словно готовясь к смерти. Люсиль стало жаль их всех. Она увидела, что по улице ведут лошадей из кузницы и от шорника, и они наверняка уже готовы в путь. Ей показалось странным, что лошадей, оторвав их от работ на французских полях, отсылают на другой конец света. Переводчик, проследив направление ее взгляда, серьезно сказал:

— Страна, куда мы направляемся, очень хороша для лошадей…

Лейтенант маленького роста поморщился:

— И куда хуже для людей…

Люсиль поняла, что новая война не радует молодых людей, но запретила себе углубляться в их чувства; сочувствие открыло бы ей то, что называют «моральным духом армии».