Французская революция. Конституция - [110]

Но что за момент был этот и следующий за ним, когда несколько минут спустя грянули три марсельские пушки, затрещал беглый огонь швейцарцев и все загремело, словно наступил Страшный суд! Почтенные члены Собрания вскакивают, так как пули залетают даже сюда, со звоном влетают сквозь разбитые стекла и поют свою победную песнь даже здесь. "Нет, это наш пост; умрем на своих местах!" Законодатели снова садятся и сидят, подобно каменным изваяниям. Но не может ли ложа протоколиста быть взломана сзади? Сломайте решетку, отделяющую ее от заколдованного конституционного круга! Сторожа разбивают и ломают; Его Величество сам помогает изнутри, и решетка уступает общим усилиям; король и Законодательное собрание теперь соединены, неведомая судьба парит над ними обоими.

Один удар грохочет за другим; задыхающиеся гонцы с широко раскрытыми от ужаса глазами врываются один за другим; отправляется приказ короля швейцарцам. Ужасающий треск кончился. Запыхавшиеся гонцы, бегущие швейцарцы, обвиняющие патриоты, общий трепет - и конец. К четырем часам почти все закончено.

Приходят и уходят при громе виватов новые муниципальные советники с тремя флагами: Liberte, Egalite, Patrie. Верньо, предлагавший в качестве председателя несколько часов назад умереть за конституционные учреждения, теперь в качестве докладчика комитета вносит предложение провозгласить низложение короля и немедленно созвать Национальный Конвент для выяснения дальнейшего! Толковый доклад, должно быть, уже лежал готовым у председателя в кармане. В подобных случаях у председателя многое должно быть готово, но многое и не готово, и, подобно двуликому Янусу, он должен смотреть вперед и назад.

Король Людовик все это слушает. Около полуночи он удаляется "в три маленькие комнаты на верхнем этаже", пока для него не приготовят Люксембургский дворец и "национальную охрану". Лучшей охраной был бы герцог Брауншвейгский. Впрочем, кто знает? Может быть, и нет. Бедные развенчанные головы! На следующее утро толпы приходят поглазеть на них в их трех комнатках наверху. Монгайяр говорит, что августейшие пленные имели беззаботный, даже веселый вид, что королева и принцесса Ламбаль, присоединившаяся к ней ночью, глядя в открытое окно, "стряхивали пудру со своих волос на стоявший внизу народ и смеялись". Но Монгайяр желчный, изломанный человек.

Впрочем, можно догадаться, что Законодательное собрание и главным образом новый муниципалитет продолжают свою деятельность. Гонцы от муниципалитета или Законодательного собрания и быстрые эстафеты летят во все концы Франции, преисполненные торжества, смешанного с негодующим сожалением, потому что победа стоила жизни 1200 человек. Франция шлет свой смешанный с негодованием ликующий ответ: 10 августа будет тем же, что и 14 июля, только еще кровавее, еще многозначительнее[151]. Двор замышляет заговор? Бедный двор: он побежден, и ему придется нести последствия опустошения и пренебрежения. Падают все статуи королей! Даже бронзовый Генрих, хотя когда-то на нем красовалась трехцветная кокарда, рушится вниз с Пон-Неф, где развевается знамя "Отечество в опасности". Еще стремительнее опрокидывается Людовик XIV на Вандомской площади и даже, падая, разбивается. Любопытные могут заметить надпись на копытах его коня: "12 августа 1692" - сто лет и один день.

10 августа было в пятницу. Еще до конца недели старое патриотическое министерство призвано вновь на свой пост в том составе, какой оказался возможным: строгий Ролан, женевец Клавьер, затем тяжеловесный Монж[152], математик, бывший каменотес, и в качестве министра юстиции Дантон, приведенный сюда, как он образно говорит, "сквозь брешь патриотических пушек!" Эти люди должны под руководством законодательных комитетов вести, как умеют, разбитый корабль. Много будет смятения со старым, утлым Законодательным собранием и с энергичным новым муниципалитетом! Но составится Национальный Конвент - и тогда! Однако пусть без промедления будет установлен в Париже новый суд присяжных и уголовный трибунал, чтобы произнести приговор над всеми преступлениями и заговорами, относящимися к 10 августа. Верховный суд в Орлеане далек, медлителен, а за кровь 1200 патриотов должно быть заплачено кровью же, какой бы ни было. Трепещите, преступники и заговорщики: министром юстиции стал Дантон! Робеспьер после победы тоже заседает в новом муниципалитете, революционном "импровизированном муниципалитете", называющем себя Генеральным советом Коммуны.

Три дня уже Людовик и его семейство слушают в ложе протоколиста в Законодательном собрании дебаты, а на ночь удаляются в маленькие верхние комнаты. Люксембургский дворец и национальную охрану не успели приготовить, к тому же в Люксембургском дворце оказывается слишком много выходов и погребов: никакой муниципалитет не может взять на себя его охрану. Непроницаемая тюрьма Тампль, правда не столь элегантная, была бы гораздо надежнее. Так в Тампль! В понедельник 13 августа 1792 года Людовик и его печальная низложенная семья переезжают туда. При проезде их по Вандомской площади разбитая статуя Людовика XIV еще валяется на земле. Петион боится, что взгляд королевы может показаться толпе насмешливым и вызвать раздражение, но она опускает глаза и ни на что не смотрит. "Давка чудовищная", но все спокойно; кое-где кричат: "Vive la Nation!", но большая часть смотрит молчаливо. Французский король исчезает за воротами Тампля; старые зубчатые башни накрывают его, подобно огнетушителю, называемому Bonsoir; из этих самых башен пятьсот лет назад французская королевская власть вывела на сожжение несчастных Жака Моле и его тамплиеров